• Страх съедает демократию
  • Первый интеллигент у власти после Ленина
  • Буржуазия как протестный электорат
  • Я боялся больше, чем нужно
  • Осторожно с империями

Страх съедает демократию

Прогресс и реакция в эру потрясений

18.05.11

PDF файл

http://www.russ.ru/pole/Strah-s-edaet-demokratiyu

От редакции. Кто стоит на пути прогрессивных изменений в России? Кого в современной России можно назвать сторонниками прогресса и сторонниками реакции? Существуют ли внутри политической элиты группы, которые можно было бы назвать реакционными? Вокруг каких пунктов политической повестки разворачивается основная борьба сил прогресса и реакции? Сложилось ли в России общественное мнение и способно ли оно оказывать влияние на политическую ситуацию в России. Об этом “Русский журнал” побеседовал с Дмитрием Фурманом, политологом, историком, религиоведом, главным научным сотрудником Института Европы Российской академии наук.

* * *

Русский журнал: В конце 1990-х – начале 2000-х прогрессивная повестка вращалась вокруг задач выстраивания вертикали власти, борьбы с центробежными силами, возвращения страны на международную арену в качестве влиятельного игрока. Очевидно, что в 2010-е прогрессивная повестка несколько иная. Как бы вы могли охарактеризовать прогрессивную повестку 2010-х годов?

Дмитрий Фурман: Часто очень трудно сказать, в чем заключается прогрессивная повестка. В свое время большевикам казалось: то, что они делают, и есть самый что ни на есть прогресс. Мы же сегодня понимаем: это, наоборот, было или реакционное движение, или движение в сторону от прогресса.

Но условно можно сказать, что в наше время в политической сфере прогрессивным движением является движение к демократии. Все, что ей способствует, работает на прогресс, а все, что ей препятствует, – это так или иначе силы реакции.

Подобное направление движения является повесткой дня в России уже очень-очень давно. Это не вопрос 1990-х годов, 2000-х, а общее направление нашего движения. Все, что устремлено к демократии, прогрессивно. Но тут возникает следующая проблема: могут появляться движения, которые называют себя прогрессистскими и демократическими, но объективно ведут себя так, чтобы удержаться любыми путями у власти. Фактически они ведут не к демократии, а к каким-то другим, авторитарным формам. Собственно, наше демократическое движение начала 90-х годов было как раз иллюстрацией подобной проблемы. Очевидно, большинство его представителей субъективно считали себя демократами, они считали, что их действия нацелены на прогресс, но объективно то, что они создали, было двумя шагами вперед и как минимум шагом назад. Они создали систему, в общем, отнюдь не демократическую.

Короче говоря, все, что за демократию, – то прогресс, но не все, кто говорит, что он за демократию, реально и объективно являются демократами.

РЖ: Обязательно ли России повторять западный тип демократии?

Д.Ф.: Нет западной или не западной демократии. Есть просто демократия. Демократия в Корее, или Японии, или где-то еще – она что, западная? Она не западная. Демократия возникла на Западе, формировалась на Западе. Но она не западная. Так же, как порох выдумали китайцы, но порох не китайский. Демократия – это норма современного мира и то, к чему мы объективно идем и должны прийти.

РЖ: Как связаны прогресс и политическая глобализация? Существует ли некий общемировой тренд, к которому нужно стремиться?

Д.Ф.: Я думаю, да, существует. Есть общемировой тренд демократизации, и есть силы глобализации, которые в настоящее время работают, скорее, на демократизацию. Мы это видим: какие-то фантастические диктаторские режимы, которые еще в 60-е, даже 70-е годы прошлого века где-нибудь в Африке были вполне нормальными, сейчас уже не нормальны. Сейчас уже вмешиваются международные органы. Атмосфера становится все менее и менее благоприятной для таких режимов и более благоприятной для демократии.

РЖ: Как вам кажется, есть ли внутри политической элиты группы, которые можно было бы назвать реакционными, то есть препятствующими прогрессивному развитию?

Д.Ф.: Я не думаю, что есть какие-то большие и сильные группы, которые придерживаются четко оформленных реакционных взглядов. Не думаю, что у них есть какая-то сформулированная четкая концепция. Но что есть? Есть не другая идеология, не другие идеи, а есть инстинкты. Чисто теоретически люди, в общем, понимают необходимость демократии. У нас очень мало найдется людей, которые скажут, что демократия не нужна. И даже те, кто говорит, что она не нужна, не могут точно сказать, а что нужно. Но у некоторых людей есть абсолютная психологическая неспособность жить в условиях демократии, есть страх демократии, есть вообще страх перемен и всего нового. Когда люди пытаются вербализировать этот комплекс чувств и инстинктов, они вербализируют его по-разному. Возникают самые разные причудливые концепции и идеи. Но дело не в идеях. У нас нет законченных, ясных реакционных идеологий. Но у нас есть законченная и ясная реакционная психология.

РЖ: Правильно ли я вас поняла, что реакционеры – это те, кто следует инстинктам, а не разуму?

Д.Ф.: Нет, я бы так не сказал. Это люди, которые следуют выработанным на протяжении нашей истории недемократическим привычкам и инстинктам. Для России демократия – это нечто пока еще не реализованное, и люди ее просто боятся. Они просто не представляют, а как это так. Теоретически они понимают, что демократия – это вроде бы хорошо, это вроде бы нужно, но они ее боятся.

РЖ: Есть ли какие-то публичные деятели, выражающие такую реакционную позицию?

Д.Ф.: Их полным-полно. Это даже не какие-то отдельные деятели, это большинство правящей элиты. Все они теоретически говорят, что да, демократия – это хорошо, это нужно. Но как только на горизонте замаячат цветные революции, они же начинают говорить: это большая угроза для нас и так далее. Как только оживляется оппозиция, тут же возникает страх, что это дестабилизирует ситуацию, что вдруг все выйдет из-под контроля. Стремление все зажать мотивируется не какой-то ясной идеей, не альтернативной идеологией, фашистской или коммунистической, но страхами, нежеланием терять свое положение, нежеланием уходить из привычного для себя мира недемократической бюрократической вертикали.

РЖ: Но если большинство представителей политического класса придерживается подобного мироощущения, означает ли это, что инициатива сейчас на стороне реакции, а не прогресса?

Д.Ф.: Нет, не означает. Потому что реакционные инстинкты, с одной стороны, очень сильны, они все время вновь и вновь воспроизводятся, а с другой стороны, они достаточно слабы, так как им очень трудно противостоять группе, имеющей ясную программу. Тем более если эта группа близка к власти или находится у власти. Я думаю, что сопротивление прогрессивным реформам, которые теоретически могут исходить от Медведева, будет очень сильным. Но это будет не сопротивление партии, идущее против партии, против программы, а сопротивление на тысяче мест, где осуществляются реформы, сопротивление каждого отдельного чиновника. Это сопротивление ваты, а не сопротивление противодействующей силы. Это очень большое сопротивление, оно способно съесть любую прогрессистскую программу, любые прогрессистские реформы. Но одновременно оно слабо в том смысле, что не может противопоставить ничего ясного и четкого.

РЖ: А насколько естественна такая ситуация? Есть ли здесь российская специфика?

Д.Ф.: Да, это именно естественно возникающее сопротивление. И конечно, у России есть своя особая специфика. Ее специфика в том, что сопротивление демократии в России гораздо больше, чем в других странах. Есть особенности российской культуры. Россия – это единственная страна, во всяком случае в Европе, которая вообще не имела демократического опыта. Вся история России – это история разных сменявших друг друга авторитарных режимов. Поэтому страх демократии и сопротивление демократии у нас, естественно, значительно больше, чем в странах Центральной Европы, которые все-таки прошли через какие-то демократические периоды. И вот эта сила, этот страх, страх непривычного, страх нового, он в громадной степени способствовал тому, что, несмотря на провозглашенные в 1990–1991 годы демократические идеалы и принципы, развитие пошло не по демократическому пути. Этот же страх и эти же привычки вновь препятствуют любым новым попыткам демократических реформ.

Беседовала Ксения Колкунова

18.05.11 13:20