ОГОНЁК

ВОЙНА НА ГОРЯЧЕЕ

В неожиданно разразившемся российско-грузинском военном конфликте (можно даже сказать, войне), как всегда в подобных случаях, возникает громадный поток лжи, и сознательной, и бессознательной, вычленить из которого правду сейчас просто невозможно. И как всегда, есть подводная часть, которую мы не знаем. Многое будет всплывать через годы, как сейчас всплывают новые подробности о нашем вторжении в Чехословакию в 1968 году или в Афганистан в 1979-м. Наверняка мы (или наши дети) узнаем много интересного: что кто-то настаивал идти на Тбилиси, а кто-то предупреждал о возможных последствиях и т д. Но к главному вопросу—о причинах войны—это прямого отношения не имеет, и его вполне можно поставить даже при теперешней информации.

Причины войны—это, конечно, не то же самое, что конкретные события, послужившие непосредственным поводом к войне. Кто кого в Южной Осетии спровоцировал и кто первым начал стрелять, вряд ли можно установить и даже вряд ли стоит устанавливать. В случае России и Грузии все провоцировали друг друга. Кокойты провоцировал Саакашвили, Сааакашвили провоцировал нас, а мы, в свою очередь, грузин.

И причины войны—не то же самое, что цели войны. Ответить на вопрос о целях войны иногда так же трудно, как на вопрос о целях скандала или целях драки. Бывает, что драка действительно устраивается с какой-то ясной целью, но часто драка есть, а целей нет или они выдумываются на ходу. В российско-грузинском случае грузинские цели более или менее очевидны—вернуть сепаратистские Южную Осетию, а затем и Абхазию, если можно—мирно, если не получается—так, как сама Россия вернула себе сепаратистскую Чечню. Можно сказать, что цель эта сейчас не достижима или что для достижения ее нужны иные пути, можно даже осуждать такую цель, но сама по себе она ясна. Российские же цели значительно менее ясны. Вполне возможно, что сейчас мы действительно оказались в ситуации, когда не вступить в войну с вошедшими в Цхинвали грузинами мы не могли. Но какие цели мы преследовали за годы нашего «миротворчества», создавшего предпосылки этой войны? Ради чего мы позволили абхазам под прикрытием наших войск изгнать грузинскую половину населения Абхазии, раздавали российские паспорта, вообще создавали ситуацию, когда защищаемые нашими войсками и поддерживаемые нашими деньгами сепаратисты могли ни на какие компромиссы не идти? Мы хотели добиться независимости Южной Осетии и Абхазии? Включить их в свой состав? Не дать Грузии вступить в НАТО? Свергнуть неприятного Саакашвили, как когда-то помогли свергнуть Гамсахурдиа, после чего пришел тоже неприятный нам Шеварднадзе (нам все грузинские президенты не очень нравятся)? Наказать Грузию, которая «слишком много о себе думает» и тяготеет к Западу? Показать что мы «крутые»? Нам просто приятно, когда кто-то от нас зависит и что где-то за нашими пределами стоят наши войска? Все это весьма сомнительные цели. Стоит нам задать вопросы, для чего нам их достижение (что, например, нам даст независимость Южной Осетии или ее присоединение), и они тут же рассыпаются. Самые правдоподобные из них—желание «наказать грузин» и удовольствие от ощущения, что от нас зависят и мы сильные, но представить себе их как сознательные, «стратегические» цели российской власти все же трудно.

Самая главная и глубокая причина конфликта—это психологическая готовность к нему, это уровень раздражения, достаточный, чтобы какой-то поступок другого мог спровоцировать конфликт. В наших отношениях с Грузией на взводе давно уже были и грузины, и мы. Почему грузины были на взводе—ясно. Причиной же нашего особенного раздражения Грузией было, несомненно, очень упорное тяготение грузин к Западу, сочетающееся с крайней слабостью грузинского государства. Грузия одновременно и очень раздражала, и давала возможность относительно легко и безопасно вымещать на ней раздражение. И естественно, что, когда Грузия стала несколько сильнее и главное—когда стала вырисовываться реальная перспектива ее ухода в НАТО, наше раздражение стало усиливаться.

Но раздражены мы отнюдь не только Грузией. До войны дошло только сейчас и с Грузией, но у нас едва ли не каждый месяц какой-нибудь с кем-нибудь скандал, да возникает. Причем уровень нашего раздражения, нашей готовности к конфликтам, прежде всего с Западом и теми, кто тяготеет к западному сообществу, имеет тенденцию возрастать. После недолгого «медового месяца» в отношениях с Западом в начале 90-х постепенно и с определенными модификациями восстановилась ситуация холодной войны. Эта ситуация также создает общую основу для отдельных вспышек, как в свое время холодная война порождала серию разных кризисов, каждый из которых возникал из-за каких-то частных причин.

Почему же в отношениях постсоветской России с Западом восстанавливается ситуация холодной войны? Я думаю, ответ очевиден. Как отношения человека с другими людьми обусловлены прежде всего тем, какой это человек, каков его характер, так и отношения страны с другими странами обусловлены тем, какая это страна. Хотя в 1991 году мы провозгласили западные демократические ценности, на протяжении всего последующего периода мы в новом символическом обличье неуклонно восстанавливали основные черты советской системы—безальтернативный характер власти, достигаемый в результате контроля этой власти над общественной жизнью. И эволюция нашей внешней политики—это просто проекция вовне, на сферу межгосударственных отношений нашей внутренней эволюции.

Чем больше мы отдалялись от 1991 года и восстанавливали основные контуры советской системы, тем больше восстанавливались и прежние советские страхи. СССР, особенно в поздний период своего существования, уже не столько стремился к мировому господству и победе социализма во всем мире, сколько пытался сдержать неумолимые процессы распада. Он ощущал себя осажденной крепостью. И он действительно был такой крепостью. Только «осажден» он был не столько странами НАТО, сколько самим ходом общественного развития. Советская идеология умирала, наши руководители уже сами в нее не верили, и это создавало общее ощущение отсутствия перспективы и страха, которое проецировалось вовне, в страх «идеологических диверсий», заговоров НАТО и т д. Поздний СССР часто действовал как агрессор, но его агрессивность была оборонительной, порождением этого страха. Он вторгся в Чехословакию, потому что боялся, что за Пражской весной придет варшавская, а там дело дойдет и до Москвы.

Сейчас в меньших масштабах, на меньшей территории воспроизводится та же ситуация. Мы ощущаем внутреннюю слабость и противоречивость нашего строя. И это ощущение проецируется вовне, в страх НАТО, окружения демократиями, «цветных революций». Мы снова окружены враждебными силами, которые подступают все ближе и ближе. Стремящиеся в НАТО Украина и Грузия сейчас—это функциональные аналоги ускользающих из советских рук Польши и Чехословакии.

Но, разумеется, есть и большие различия с советской эпохой. Советский строй имел ясную идеологическую основу, теперешний—нет. Он очевидно противоречит тем ценностям, которые провозглашены при его возникновении, зафиксированы в Конституции и разных официальных документах, более того, каким-то странным образом разделяются и людьми во власти. Во внешней политике это проявляется в ее значительно большей, чем советская, непоследовательности и неясности целей.

Советская власть идейно, принципиально противопоставляла себя западному миру. Она могла сказать, что не хочет допускать распространения буржуазной демократии и, наоборот, стремится к распространению социализма в других странах. Эти цели были сформулированы на специфическом идеологическом языке, но это были сознательные и в целом ясные цели. Но сейчас у нас нет никакой идеологии, противостоящей демократии. Мы не только не боимся распространения демократии на соседей, но и окружения демократиями. Отсюда—невнятица в наших целях. Внятно сформулировать наши цели в отношении Грузии мы не можем не только для внешнего мира, но и для самих себя. Сейчас мы победили грузин в войне, но нельзя сказать, что это действительная победа, потому что неясно, чего мы хотим в результате нее добиться. В новой холодной войне, которая ведется с невнятными целями, и нам труднее, чем СССР, и с нами труднее.

Надолго ли эта холодная война, периодически прерываемая «горячими» вспышками? Только установление у нас реальной демократии может ликвидировать наши страхи, что НАТО подбирается к нам, что демократии окружают нас, что кто-то где-то готовит и для нас «цветную революцию». Когда-нибудь это произойдет, но не так скоро. А пока все будет так, как сейчас. Грузинский кризис, думаю, не последний.