Железный занавес православия
21-27.02.2002
На фоне сближения России с Европой резким контрастом выделяется новый кризис и без того плохих отношений РПЦ и католической церкви, вызванный решением Ватикана создать российские епархии и бурными протестами нашей церковной иерархии. Чем вызваны эти протесты и почему у русского православия такие плохие отношения именно с католиками?
На первый взгляд, никакими собственно религиозными соображениями столь бурная реакция не объяснима. При всех различиях православия и католицизма они неизмеримо меньше, чем, скажем, православия и мусульманства, или возрожденного в разных далеких регионах нашей страны шаманизма, или просто атеизма. Православие видит в католицизме церковь, в которой возможно спасение души, которое невозможно, например, для атеиста или буддиста. Между тем, согласно опросам в 1991-1999 годах не реже раза в месяц посещали церковь 6-7% русских (меньше, чем в любой другой стране Европы и, возможно, мира), а никогда не были в ней – 45%, причем роста регулярного посещения церкви за этот период не произошло. Принимали причастие меньше месяца назад в 1999 году 2% русских людей, мужчин – 0%, лиц до 30 лет – 1% (никогда не причащались или причащались когда-то в детстве – 70%). Для подавляющего большинства русских людей, таким образом, перспективы спасения души – более чем сомнительные, и если бы, например, еще 1-2% стали бы ходить в церкви, пусть и католические, это – хорошо, а не плохо, это – общее увеличение возможностей спасения русских душ. Борьба именно с католицизмом, а не с просто неверием (или исламом, или иудаизмом, или шаманизмом) кажется «нелогичной».
На самом деле она совершенно логична, только рассматривать ее надо в иной логике, не логике «спасения душ», а логике интересов церковной организации. Эти интересы направлены на то, чтобы при помощи государства максимально «монополизировать» русский религиозный «рынок» (не такой уж большой, ибо людей, готовых ходить в церковь – не только православную, но какую бы то ни было, не так уж много), и соответственно – не допускать на этот «рынок» конкурентов. И здесь наиболее опасный враг – не самый идейно далекий, а самый «конкурентоспособный». Ислам или иудаизм -неизмеримо дальше от православия, чем католицизм, но они не предпринимают серьезных усилий по обращению русских людей, и между ними и русскими -громадный культурный барьер. Наоборот, католицизм может привлечь относительно многих, прежде всего в очень важном слое – религиозно заинтересованной интеллигенции. Тот, кто идейно ближе, как конкурент может быть куда опасней, чем тот, кто дальше.
Это та же логика, которая в Средние века делала еретика и раскольника более ненавистным, чем иноверец, а в «новом средневековье» для коммунистов троцкиста – опаснее, чем православного или католика. Этой «средневековой» логике соответствуют и «средневековые» мораль и «иерархия ценностей». Это – мораль, в которой практически не действует основной моральный принцип: не делай другому того, что ты не хочешь, чтобы он делал тебе. По этой морали, если царский режим и потом Сталин уничтожают униатов и передают их церкви православным, это – ничего, но если затем вышедшие из подполья униаты забирают у православных свои церкви – это ужасно. Если Россия в свое время добилась церковной независимости от Константинополя и создала свое патриаршество – это замечательно, а если украинцы хотят добиться церковной независимости от России – это просто гнусность. То, что есть православные церкви в Японии или даже в Индонезии и их никто не трогает – прекрасно, а в России кришнаитов надо бы просто запретить. И это – иерархия ценностей, по которой страстные протесты вызывает не приватизационное ограбление, не нечестные выборы, не война в Чечне, а открытие католических епархий и страшная перспектива приезда папы в Россию.
Какое значение может иметь то, что общественная деятельность церкви подчинена такой логике и такой морали? На первый взгляд, небольшое. Реально верующие, «церковные» люди у нас – незначительное меньшинство, причем, несмотря на весь «религиозный бум» 90-х годов, в основном – это пожилые и чаще деревенские женщины (остатки традиционной сельской религиозности), общественной активностью не отличающиеся.
Но влияние церкви определяется не числом верующих, оно – неизмеримо больше. Хотя падение советской власти и не привело к заметному увеличению числа прихожан, оно привело к тому, что для громадного большинства лишившихся ориентиров людей церковь стала символом моральной устойчивости и национальной идентичности. Большинство русских, даже атеистов, убеждены, что церковь – «учит добру» и «духовности» и что православие – неотъемлемая часть «русскости». И именно этой общей убежденностью и одновременно «удобством» для власти церкви, которая борется не с ее преступлениями, а с католиками и «сектами», и объясняется публичная религиозность наших властителей, плавно перешедших от посещения партсобраний к посещению церкви, и их готовность идти навстречу желаниям церковной иерархии.
Авторитет церкви – очень велик, и если бы патриарх или духовники президентов (вроде бы есть и такие) требовали от них покаяния за все, совершенное за последние 10 лет, или хотя бы – прекращения войны в Чечне, то их, конечно, просто бы выгнали и все лицензии на ввоз табака отняли бы, но страна была бы совсем иной и несколько лучше. Однако они требуют совсем другого. И страна – такая, какая есть.
Все взаимосвязано. Общество – единое целое. И церковь – его элемент. Мораль общества не может быть резко выше, чем мораль церкви, в которой оно видит свой духовный авторитет. Правовое, открытое общество и национальная церковь, озабоченная больше всего тем, чтобы «закрыть» страну в религиозном отношении, – несовместимы. Между стремлением «в Европу» и стремлениями церкви эту Европу в лице католицизма на порог не пускать – противоречие, которое раньше или позже должно быть разрешено.
Теоретически можно представить себе, что церковь, в союзе с разными другими «патриотическими» силами «закроет» страну. Но даже если это возможно, то на очень ограниченный период, и судьба церкви в результате такой победы будет еще более печальной, чем судьба страны. Вообще, чем успешнее были в истории попытки закрыть общество, тем плачевнее участь тех, кто его закрывал. Царская Россия, где переход в иную веру был уголовно наказуем, была в религиозном отношении закрыта идеально, и именно это привело к катастрофе 1917 года. (Можно привести другой пример. Советская Россия была полностью закрыта для легального антимарксизма. В результате в постсоветской России есть все, что угодно, только марксизма -нет).
В конечном счете, несомненно, не церковь «закроет» общество, а развивающееся и становящееся все более открытым общество преобразует церковь, как это про исходило уже много раз в разных странах и с разными церквами. Как это произошло с тем же католицизмом, который еще относительно недавно поддерживал разные фашистского типа режимы, вроде франкистского или салазаровского, «закрывавшие» свои страны от «вредных влияний», а в наше время стал одной из опор современных демократий. Но это – очень трудно и произойдет еще очень не скоро. И нормальной «европейской» страной мы тоже станем не скоро.
