В советской науке до настоящего времени почти нет работ, посвя­щенных развитию христианской догмы. Там же, где так или иначе затра­гиваются проблемы развития церкви, внутрицерковной борьбы, иссле­дователи зачастую вступают в большие противоречия при оценке отдель­ных догматических течений. Рассмотрим различные точки зрения на одно из таких течений — арианство.

Н. Н. Розенталь пишет: «То, что историки церкви называют борь­бой ортодоксального христианства с «арианской ересью», отражало политическую борьбу различных социальных сил в Римской империи 4—5 вв. Арианство стало знаменем сепаратистских стремлений, враж­дебных единству христианской церкви» ‘. С. Урсынович в первом изда­нии БСЭ пишет: «На защиту арианства, однако, выступили, во-первых, городское население, среди которого богатый епископат и поддерживаю­щие его зажиточные слои имели не мало противников, во-вторых, импе­раторская власть, подозрительно относившаяся к усилению влияния некоторых епископов, особенно в Египте»². М. Сюзюмов в тезисах до­клада «Проблема социально-политической сущности арианства» пишет, возражая Розенталю: «Классовой основой выступления ариан была борьба плебейских масс Александрии против аристократии, а не сепа­ратизм» ³. А. Каждан выдвигает еще одну точку зрения в тезисах докла­да «О социальной сущности идейной борьбы в христианстве IV—V сто­летий»: «Арианство, апеллировавшее главным образом к .муниципаль­ным кругам»⁴.

Чем вызвано такое различие мнений исследователей-марксистов? Все они исходят из правильной методологической предпосылки, что все формы идеологии, в том числе и догматические течения, так или иначе связаны с материальными интересами классов и социальных групп. У всех у них общая задача — установить, с каким классом или

¹  СИЭ, т. 1, стр. 2516.

²  БСЭ, 1-е изд., т. 3, стр. 321—322.

³  Сборник материалов научной сессии вузов Уральского экономического района,
февраль, 1963. Исторические науки. Свердловск, 1963.

⁴  Конференция по проблемам античности 9—14 апреля 1964 г. Ленинград. Тезисы
докладов. М., 1964.

81

социальной группой было связано одно из этих догматических течений — арианство. Может быть в силу скудости источников науке плохо известны идеи ариан? Нет. История церкви представлена большим ко­личеством источников, и догматические идеи борющихся между собой церковных группировок, в том числе арианства, достаточно известны. В чем же все-таки дело?

По нашему мнению, причина столь резких разногласий заключает­ся в том, что ученые совершенно не исследуют, как осуществлялась связь между догматическими идеями и  материальными интересами социаль­ных классов и групп. Иногда, определяя с интересами    какого    класса или социальной группы связано то или иное идейное    течение,    можно вообще не исследовать,    как   возникло это течение и как такая    связь могла установиться — настолько это связь ясна. Это в основном отно­сится к социально-экономическим и политическим учениям, тесно свя­занным с реальными интересами классов и социальных групп. Из ана­лиза многих из этих учений достаточно ясно их классовое лицо. Никто никогда не скажет про идейное течение, требующее, например, раздела всей земли поровну, что это течение связано с крупными землевладель­цами. Но в эпоху развития христианства господствовали не социально-экономические и политические теории о монархии и республике, собст­венности, экономической политике, а религиозно-догматические  учения о лицах, сущностях и природах бога-отца и бога-сына, о том, един или не един с ними по сущности святой дух и т. д. Естественно, что степень относительной  самостоятельности   этих идейных течений по отношению к социально-экономическим  факторам значительно выше, чем у идей­ных течений социальных и политических. Механизм их связи с социаль­ными группами значительно сложнее. Изучение их требует особого под­хода. Поэтому вопросы о причинах и процессе возникновения догмати­ческих учений и о механизме их связи с социальными интересами при­обретают    принципиальное    значение    для   марксистского   осмысления истории догматических споров.

Настоящая работа и представляет собой попытку раскрыть причи­ны догматических споров и механизм связи этих споров с социальной борьбой. Это позволило бы правильнее применять на данном конкрет­ном материале марксистское положение, говорящее, что причины идео­логической борьбы коренятся в конечном счете в борьбе социальных .материальных интересов.

Перед взором человека, изучающего историю христианской церкви, проходят картины, близкие к картинам политической борьбы. Если мы вместо символов веры будем как бы мысленно представлять политиче­ские программы и платформы, то, как это ни парадоксально звучит, сходство собора с новейшими политическими органами типа парламента не может не бросаться в глаза. В литературе часто встречаются полу­серьезные наименования групп Евсевия Кесарийского — правым цен­тром, Евсевия Никомедийского — левым центром, Ария — крайне левой группировкой. И действительно, как в политической, так и в церковной борьбе есть свои группировки, которые мы можем условно назвать пар­тиями, есть свои борцы за идею, мученики идеи и интриганы, авантю­ристы и оппортунисты, «болото», победы партий, сопровождающиеся изгнанием побежденных и захватом победителями влиятельных и до­ходных мест, как в государственной, так и в церковной иерархии.

Однако современный историк не может не заметить и принципиаль­ного отличия борьбы внутри политических партий и между ними и борьбы между догматическими группировками в церкви в период раз­вития христианской догматики.  Понятно, за что  борются  и  боролись

82

политические деятели — за вполне реальную и конкретную политику, выражающую реальные и конкретные интересы различных социальных группировок. Понятны споры в любом буржуазном парламенте: это споры по вопросам, явно затрагивающим материальные интересы людей, выгоду разных слоев господствующего класса. Ну, а кому выгодно, например, признание или непризнание «Святого Духа» богом, кому выгодно заменить в символе веры слово «единосущный» словами «подобный», «подобносущный», «подобный по писаниям», или «непо­добный»? Получается странная картина: люди борются, интригуют и даже отправляют друг друга в ссылку из-за пустых слов, на первый взгляд ровно никакого отношения к жизни не имеющих.

При рассмотрении причин этой борьбы легко впасть в две крайности: или представлять ее (как это обычно для буржуазной историографии) чисто идейной борьбой или искать за каждой богословской формулой интересы какой-то социальной группы, как бы зашифрованные в этой формуле. Нам представляется, что можно найти метод, позволяющий при изучении богословских течений не впасть в эти крайности. Этот метод заключается в установлении связи развития догмы с интересами церковной иерархии, борьбы догматической с борьбой иерархической, что обычно не учитывается и не раскрывается в исторической литера­туре.

Христианство было резко отлично от язычества своей догматикой и своей строгой иерархической структурой. По мере того как развивалась церковь и религия, развивалась догма и создавалась прочная, стабиль­ная иерархическая структура. Для периода I—III вв. н. э., когда догма­тика только еще развивалась, когда царила догматическая неопреде­ленность, характерна и неразвитость иерархической системы. В период вселенских соборов почти окончательно стабилизируется иерархическая структура, сохранившаяся в основных чертах до наших дней, и оконча­тельно определяется также сохранившаяся неизменной до наших дней церковная догма. Вряд ли здесь простой параллелизм между несвязан­ными друг с другом явлениями — догмой и иерархией. Скорее всего между ними — более глубокая взаимосвязь.

Мы не будем вдаваться в рассмотрение тех сложных социально-психологических причин, которые привели к возникновению и победе догматической христианской религии. Рассмотрим другой вопрос. Суще­ствует разделение труда. Существует слой людей, специально посвятив­ший себя идеалистической работе. Связана ли структура этого слоя с характером идеологии, господствующей в обществе? Очевидно связана.

В силу определенной социально-экономической организации антич­ного общества в нем существовало много конкурирующих идейных течений. Люди не смотрели на свою собственную идеологию как на абсолютную незыблемую истину, малейшее отклонение от которой — смертный грех. Ведь для стоика платоник или для поклонника Изиды поклонник Митры не был исчадием ада и слугой дьявола. Естественно, что в этом обществе интеллигенция и не могла быть организована так, чтобы не было возможным отклонение ее представителей от какого-то канона, какой-то догмы, ибо прежде всего не было самих догмы и кано­на. Затем в силу изменения социально-экономической организации общества в нем возникает потребность в религиозной догматической идеологии. Но слепая вера в религиозную догму могла быть лишь при условии уверенности в том, что в руках хранителей и истолкователей догмы — религиозных идеологов — абсолютная истина. А это в свою очередь могло быть лишь при условии согласия религиозных идеологов. Если бы этого согласия не было, то перед верующими все время вставал

83

бы вопрос: кто из них прав?, а этот вопрос не мог ,не расшатывать веру, не открывать дорогу свободной мысли. Единая же точка зрения всех идеологов могла быть достигнута и гарантирована лишь тогда, когда они объединены в обладающую дисциплиной организацию.

Такой организацией была иерархия христианской церкви. Она обладала четко очерченным кругом лиц, имевших право объяснять мирянам религиозные проблемы — епископов, объединенных в иерархи­ческую систему, при которой старшие епископы — патриархи — контро­лировали подчинявшихся им митрополитов, а те — простых епископов, причем епископам подчинялись младшие члены иерархии — пресвитеры и диаконы. Она обладала строгим порядком назначения и низложения этих лиц. Она обладала органом, призванным урегулировать разногла­сия между епископами — соборами епископов и высшим органом церкви — вселенским собором. Государственный аппарат, со времени Константина тесно связанный с церковью, способствовал уничтожению возникших вне церкви или откалывающихся от нее идейных течений, помогая установлению и поддержанию ее идейной монополии⁵.

Как способствовала эта иерархия поддержанию догматического характера христианства? Чтобы учить людей, наставлять их в вере и объяснять им теологические проблемы, нужно было занимать опреде­ленное положение в церковной организации. Так как в выборе еписко­пов роль мирян все более сходила на нет, а роль иерархии все более возрастала, то естественно, что человеку, идеи которого противоречили господствующим в иерархии, проникнуть туда было почти невозможно. Если же все-таки кто-либо из членов иерархии начинал учить не так, как это принято, то его могли низложить, а если его идеи распространя­лись и возникал раскол, то созывался вселенский собор, и догматиче­ская проблема решалась на этом соборе, причем решения его обладали значением абсолютной истины. Таким образом мы видим, что догматизм христианской религии и иерархическая структура христианской церкви составляют единое целое, одно не мыслимо без другого.

Но этим мы только еще подходим к выяснению причин догматиче­ской борьбы и ее связи с социальными интересами. Мы установили связь иерархии и догмы. Теперь необходимо показать связь между идейной борьбой вокруг развития христианской догматики и взаимоот­ношениями членов церковной иерархии, выяснить, какие силы двигали внутрицерковную борьбу.

Что же заставило христианских религиозных идеологов сплотиться в единую организацию? Что заставило их вырабатывать такие формы этой организации, которые были идеально приспособлены для установ­ления единомыслия ее членов, которые идеально отвечали потребности эпохи в догматической религиозной идеологии?

Были ли какие-то специфические интересы у религиозных идеоло­гов? Были. Их доход, влияние, почет доставляла им вера людей в то, что они обладают абсолютной истиной. В силу изменения социальных условий это было психологической потребностью масс, но это же было и материальным интересом организации религиозных идеологов. Масса стремилась к вере, религиозным идеологам была выгодна их вера.

Поэтому христианские религиозные идеологи и выработали формы организации, идеально соответствующие этой психологической потреб­ности масс.    Отдельные    религиозные    проповедники не обладали тем

⁵ Подробно в настоящей работе мы не останавливаемся на особом и сложном воп­росе о взаимоотношении церкви и государства в тот период.

84

авторитетом, который требовался для ее удовлетворения. Они подры­вали авторитет друг друга в конкурентной борьбе. И в ходе этой борь­бы выкристаллизовывается мощная иерархическая организация — христианская церковь, постепенно лишающая влияния своих неоргани­зованных идейных соперников, все время подрывавших авторитет друг друга разногласиями. Христианские церковные идеологи спорили боль­ше, чем, например, языческие религиозные философы-неоплатоники. Они яростно спорили по самым маленьким вопросам, и на первый взгляд может показаться, что они подрывали спорами свой авторитет. Но из-за наличия организации их яростные споры по маленьким вопросам при­водили к единству взглядов и этим лишь укрепляли авторитет церкви в целом как организации — носителя абсолютной истины, которая не могла заблуждаться, даже если и заблуждались ее отдельные члены. А разногласия, не вызывавшие у языческих религиозных идеологов ярост­ные споры, так и оставались разногласиями и подрывали их авторитет.

Итак, социально-психологическая потребность в догматической ре­лигии — вот что создало церковную иерархию. Церковная иерархиче­ская организация с ее материальной заинтересованностью в вере масс— вот что обеспечивало догматический характер религии.

Мы видели, что единства точки зрения всех членов церковной иерар­хии требовал их общий материальный интерес, ибо их разногласия подрывали представление о них как о носителях абсолютной истины. Что же разрушало это единство и порождало догматические споры? Тоже материальный интерес, только не общий для всех членов иерар­хии, а индивидуальный интерес ее отдельных членов. Церковь получала громадные богатства, громадную массу прибавочного продукта. Внутри нее кипела борьба за перераспределение этой массы прибавочного про­дукта. В условиях иерархической организации эта борьба принимала форму борьбы за должности.

Внутрицерковная борьба — это далеко не только идейная борьба. Это еще и борьба кафедр и борьба лиц. Борьбу кафедр за влияние еще можно в какой-то степени назвать борьбой идейной (хотя борьбу за преобладание Кесарии над Иерусалимом, и наоборот, или Рима над Константинополем трудно назвать идейной, но все-таки здесь может быть нечто большее, чем просто личный материальный интерес). Гро­мадное же количество дошедших до нас сведений о чисто личных интри­гах, склоках, доходящих иногда до страшных инцидентов типа известной борьбы Урсина и Дамаса, ничего общего с идеями не имеют — это чисто карьеристская борьба, борьба за власть, влияние, деньги, красной нитью проходящая через всю историю церкви.

Связана ли борьба за перераспределение всей массы приходяще­гося на долю церкви прибавочного продукта с идейной догматической борьбой внутри нее? Связана самым тесным образом. Если возникал новый догматический вопрос, то на него неизбежно возникало несколь­ко ответов, несколько догматических группировок. Вопрос должен был быть разрешен, т. е. должен был быть признан за истину один из этих ответов. Что же было с догматическими группировками? Побежденные или лишались своих кафедр, или, если они признавали себя побежден­ными, лишались влияния и значения. Победители делили добычу в виде освободившихся кафедр, на которые назначались их сторонники из младших членов иерархии или сами победившие епископы переходили с маленькой кафедры на большую, что было очень распространено в IV в., когда лидеры временно победивших группировок, епископы Евсевий Кесарийский, Евдоксий Антиохийский, Григорий Богослов, пе­реходили на столичный Константинопольский престол. Таким  образом,

85

победа в догматическом споре была тесно связана с карьерой, с личным материальным интересом. Организация иерархии подчиняла личный, интерес ее членов их общему интересу, ибо порожденные борьбой лич­ных интересов догматические споры приводили к единой точке зрения, обладавшей догматическим значением, что закрывало один из воз­можных спорных вопросов. Мы показали движущие силы догматиче­ского развития. Сейчас мы подошли к выяснению тенденции этого развития.

Из сказанного вытекает, что общим интересом иерархии было не допускать догматических споров. Но до поры до времени это было не­возможно. Вначале церковь обладала еще очень неразвитой догматикой, содержащей множество противоречий. Иисус — бог, бог-отец—бог и в то же время бог — один. Иисус — бог, но он страдал, обладал челове­ческим телом и т. д. Логическая мысль идеологов христианства натал­кивалась на эти противоречия и пыталась их разрешить. При этом не могли не возникнуть разногласия. Личный интерес раздувал эти разно­гласия, порождал догматическую борьбу. Интерес иерархии в целом требовал ликвидации разногласий, а организация иерархии давала возможность не только ликвидировать разногласия, но и «разрешить» вопрос раз и навсегда так, чтобы в дальнейшем он никогда споров в церкви не возбуждал. Отсюда логически вытекает задача религиозных идеологов и тенденция догматических споров. Задачей религиозных идеологов было создание догматической системы, устраняющей проти­воречия ранее принятых как аксиомы положений и поэтому неспособной к дальнейшему развитию, не могущей вызывать споры. Направление догматических споров и вело к разрешению этой задачи⁶.

Сначала разрешались основные, кардинальные вопросы вероучения, затем круг спорных вопросов как бы сужался и сужался. Самый первый по времени крупный церковный догматический спор — тринитарный — был и первым по значению с точки зрения христианского вероучения. Он разрешал основной вопрос: бог или не бог Иисус и как сочетать признание его богом с единством божества. Несторианский и монофизитский споры логически были возможны лишь после тринитарного, ибо разрешить вопрос о том, как сочетается божеская и человеческая при­рода у Иисуса, можно лишь, выяснив предварительно, была ли в нем вообще божественная природа и какая. В дальнейшей истории церкви круг спорных догматических вопросов еще более сужается. Раскол вос­точной и западной церквей произошел по сравнительно маловажному в догматическом отношении вопросу. Проблемы, порождавшие догмати­ческие споры в поздневизантийскую эпоху, вроде спора о том, кому жертвуется в причастии «тело Христово» — всей «троице» или лишь богу-отцу и святому духу — в системе догматики имеют значение самое маленькое. В то же время все большее значение во внутрицерковной борьбе приобретают споры догматические: о преимуществах кафедр или просто борьба группировавшихся вокруг отдельных церковных лидеров партий.

Впоследствии в православной церкви споры вокруг развития догма­тики исчезают, хотя, с одной стороны, внутрицерковная борьба продол­жается на иной почве, а с другой стороны, расцветают секты, вообще отметающие старую догму. И это понятно, ибо развивать больше уже

⁶ Представление о том, что религия развивается, естественно, разрушала веру в ее вневременную ценность. Поэтому догматическое развитие мыслилось не как откры­тие нового, а лишь как уяснение логическими, человеческими методами того, во что цер­ковь верила изначально.

86

нечего, все догматические проблемы разрешены⁷. Иерархия выполнила часть стоявшей перед ней задачи в отношении догматики — она ее создала. Теперь ее задача стала чисто охранительной.

Мы выяснили связь между иерархической структурой церкви и дог­матическим характером религии. Мы видели, как иерархическая струк­тура церковной иерархии и догматический характер ее учения связаны с ее материальным интересом. Мы видели, как этот материальный ин­терес порождал догматические споры и тенденцию догматического раз­вития. Теперь нам нужно выяснить, каким путем эта догматическая борьба могла быть связана с борьбой социальной. Мы здесь не говорим об общей связи самого существования и господства христианской церк­ви с социальным строем общества, не говорим о том, что, отвечая психологическим потребностям масс, церковь служила подчинению масс господствующему классу. Нас интересует другое — могла ли быть связь между той или иной догматической группировкой и той или иной соци­альной группой. На первый взгляд может показаться, что такой связи вообще быть не могло. Развитие догмы вызвано имманентными церков­ному аппарату и церковной идеологии причинами. Споры идут по воп­росам, не имеющим никакого отношения к материальным интересам кого бы то ни было, кроме самих церковников. Но социальная группа может быть связана с религиозным течением не только потому, что оно в прямой или фантастической форме выражает ее материальные инте­ресы. Могут быть и какие-то иные типы связи. Посмотрим, какие вообще могут быть типы связи религиозного течения и социальной группы и ка­кие из них приемлемы к догматической борьбе в христианской церкви:

1)             связь идейная, т. е. в самом учении есть нечто, близкое к инте­ресам того или иного класса или социальной группы. Например, рели­гиозное учение требует общности имущества или говорит о неизбежной каре богатым на том свете;

2)      связь психологическая, т. е. когда эмоциональная окраска уче­ния (ригоризм, аскетизм, жизнерадостность, рационализм и т. д.) отве­чает психологическим особенностям социальной группы, вызванным ее положением в социально-экономической организации общества;

3)      связь через личность, т. е. когда в учении нет ничего близкого к интересам или психологии социальной группы, но тем не менее группа поддерживает учение, потому что она как-то связана с личностью лиде­ра этой церковной группировки.

Рассмотрим первый вариант. Сущность идей основных догматиче­ских группировок вытекает из логического развития догмы, поэтому найти в них выражение интересов социальных группировок ни прямого, ни фантастического нельзя. Ни Арий, ни Афанасий, ни Македоний, ни Аполлинарий, ни любой другой лидер догматического течения не вы­ставляли никаких социально-экономических или политических идей ни открыто, ни обличенных в религиозную форму.

Если искать связи первого типа между догматическими группиров­ками и социальными группами нельзя, то поиски связей второго типа, т. е. психологических могут оказаться более плодотворными. В период развития христианской догматики более или менее четких социально-политических программ практически не было. Собственное социальное положение и собственные социальные интересы лишь в очень слабой степени    теоретически    осмысливались     представителями    социальных

⁷ Когда мы говорим, что все догматические проблемы разрешены, это не значит, что учение христианской церкви внутренне непротиворечиво. Но в виде тайн, непостижимых человеческому уму, эти противоречия признаются и таким образом ограничиваются. Спор по этим вопросам все равно исключается.

87

классов и групп. Поэтому и в идеологии того периода мы сталкиваемся не столько с сознательными социально-политическими программами, сколько с отражением социально-психологических особенностей различ­ных классов и групп. Даже секты с наиболее ярким социальным лицом (донатисты, ригоризм которых, очевидно, отвечал психологии угнетен­ных, монтанисты, выступавшие против иерархии и ждавшие близкого наступления Страшного суда, авдиане — течение, хотя и возникшее в период бешеной догматической борьбы первой половины IV в., но никак с ней не связанное и осуждавшее епископов за их «обмирщение» и богачей) не выставляли никаких социальных требований. Скорее они от­ражали настроения, психологию угнетенных масс, а не их осознанные интересы. Но все перечисленные секты — это не расколы, образовавшие­ся в результате догматических споров. Догматические споры во всей сложности не могли быть понятны не только простому народу, но даже не всегда всем епископам. Эти же секты как раз отличны от ортодоксии не по кардинально важным в системе догматики, .но ничего не говоря­щим душам и умам простых людей вопросам, а но вопросам вообще не догматического характера, но близким простым людям, например, о при­нятии «павших» во время гонений. Эти секты стояли в стороне от основ­ной линии развития церковной догматики. В тех же расколах, которые возникали при разрешении важных теологических вопросов (разные группы арианства, македонианство и т. д.), какие-либо социально-пси­хологические оттенки найти значительно сложнее. Эти группы спорили по вопросам малопонятным кому-либо вне узкого круга богословов, и если их учения и различались по своей эмоциональной окраске (ариан­ство и несторианство, например, более сухи, рационалистичны, чем православие или монофизитство), то уловить это различие могли все равно лишь понимающие в богословии люди. Поэтому хотя поиски свя­зей второго типа между догматическими группировками и социальными группами и могут дать определенные плоды, все же эти связи не могут полностью объяснить то, почему массы богословски необразованных людей поддерживали ту или иную из этих группировок.

На наш взгляд связь догматических группировок с отдельными со­циальными группами могла быть в основном 3-го типа, случайная⁸— связь через личность. Для богословски малосведущих людей при выборе ими своей принадлежности к конкурирующим догматическим течениям имели значение не столько аргументы этих течений, сколько то, насколь­ко им внушали авторитет личности их лидеров, насколько эти личности были почему-либо близки той или иной социальной, территориальной или национальной группе. В основном так возникали национальные церкви. Вульфила, просветитель готского народа, был арианином, а не омоусианином или македонианином. Это чисто случайное явление, ни­как из внутреннего развития готского общества не могущее быть выве­денным. Но готы в дальнейшем держатся за арианство, видя в нем сим­вол национальности и независимости. Аналогично возникновение армян­ского монофизитства, восточно-сирийского несторианства, коптского монофизитства. Объяснить то, что сирийцы—несториане, а армяне — монофизиты, можно только исторической случайностью, иначе мы при­дем к парадоксальному выводу об общности психологии армян и запад­ных сирийцев и ее резком отличии от психологии восточных сирийцев.

⁸ Случайная не в том смысле, что группа случайно пошла за этим религиозным идеологом или что он случайно выбирал свою догматическую принадлежность (хотя и это могло быть), но случайно то, что группа пошла за ним, и следовательно, за его догматической идеей не из-за близости к ней этой идеи.

88