Путч 19 августа — явление порази­тельное (и в то же время вполне укла­дывающееся в логику революцион­ных процессов). Формально в руках путчистов были громадные ресурсы — и отнюдь не только в лице армии и КГБ. но и в виде поддержки до­статочно широких слоев населения. Надо хотя бы посмотреть на резуль­таты выборов президента России, чтобы понять, что за путчистами сра­зу же пошло значительное меньшин­ство — большее, очевидно, чем-то меньшинство, которое поддерживало в свое время Франко в Испании или Пиночета в Чили. И в случае успеха это меньшинство могло бы стать и большинством — значительная масса людей колебалась, а через ка­кое-то время в результате пропаган­ды и действия психологических меха­низмов конформизма у него «откры­лись бы глаза» на то, к какой пропа­сти подвела страну клика Ельцина и нерешительность Горбачева. Чего не хватало путчистам прежде все­го — это веры в себя, решимости, готовности проливать кровь. Нагнать в Москву тысячи танков и никого да­же не арестовать — это надо уметь, и эта «мягкотелость» сразу же обрек­ла их на поражение, ставшее очевидным в первые же часы путча. И это отсутствие веры в себя и решимости — не случайны, это не просто личные качества этих людей. Вряд ли Язов такой трус, и вряд ли легче убить себя и обречь на смерть жену, как сделал Пуго, чем арестовать Ельцина и По­пова. Здесь нечто иное. Здесь действу­ет какая-то глубинная логика.

На наш взгляд, трусость и мяг­котелость путчистов — это не столь­ко личные, сколько идеологические трусость и мягкотелость. Это тру­сость и мягкотелость того же поряд­ка, что мягкотелость Керенского, не решавшегося по-настоящему ударить по большевикам. Дело в том, что ви­деть в Лукьянове или Павлове стали­нистов может лишь крайне идеологи­зированное сознание. Это то же са­мое, что видеть в Милюкове замаски­рованного черносотенца, как видели большевики, или наоборот, замаски­рованного большевика, как видели черносотенцы. Лукьянов и Павлов, а наверное, и Пуго с Язовым, — люди первого, начального этапа того пере­строечного движения, которое в своем дальнейшем, ставшем уже ре­волюционным развитии, пошло зна­чительно более бурно и стихийно, чем предполагалось, и начало выдвигать людей другого типа. Мне представ­ляется, что это — либеральные чиновники и политики, верой и правдой служившие Горбачеву и его реформаторскому курсу, у кото­рых, однако, их запас «либерализма» уже исчерпался. Они приняли очень много — выборы, отмену шестой ста­тьи, приватизацию, но та черта, кото­рую они не смогли перейти — это демонтаж Союза, который виделся им в новом союзном договоре. Это люди, связавшие себя именно с союз­ными структурами, и можно понять, например, Язова, человека «профес­сионально-имперского» мышления, для которого расчленение Союза не­переносимо. Но так как это люди, уже принявшие очень много из того, что было звеньями, этапами процес­са, который вел к неприемлемому для них результату, у них и не могло быть необходимой решимости, той реши­мости, какой вполне хватало Пиноче­ту, Франко, большевикам. Не мог Лукьянов, выдвинутый в «полудемок­ратическом» процессе выборов 1989 года, все время занимавшийся «пар­ламентскими интригами», великолеп­но «нашедший себя» в роли главы союзного парламента, быть диктато­ром или даже выступить за диктату­ру. Не мог Павлов выступить за воз­врат к социализму. Путчисты — лю­ди этапа 1988 — начала 1989 годов, это «маркизы Лафайеты» русской ре­волюции, обреченные на безнадеж­ную попытку остановить процесс, ко­торый они сами приводили в движе­ние. История самых разных револю­ций полна такими нерешительными путчами тех, кто принадлежит к ран­нему этапу революционного процесса и кто оказывается трусом в силу своей идеологически межеумочной, переходной позиции. И каждый раз это половинчатое сопротивление, по­ка идет революционная волна, под­хлестывает ее, выдвигая как раз тех, кого они пытаются остановить. Мятеж Савинкова и Корнилова помог большевикам. Мятеж жирондистов расчистил путь якобинцам. Мятеж 19 августа привел к триумфу наших де­мократов, и если бы Ельцин выдумы­вал, что ему нужно для окончатель­ного триумфа, так это именно то, что сделали путчисты. Но одновременно триумф   демократов — это   очень серьезный удар по нашей демокра­тии. Почему?

Прежде всего потому, что демо­кратия и наше демократическое дви­жение — отнюдь не тождественные понятия. Демократы у нас — это ре­волюционная партия, относительно единая, имеющая общепризнанных вождей. Это — движение, партия, на­чертавшая демократию на своем зна­мени, но, как и любые движения и партии, имеющая и свои специфи­ческие, отнюдь не сводящиеся к ин­тересам демократии, партийные ин­тересы.

Припомним относительно быст­рую, прошедшую на наших глазах эволюцию этого движения. Вначале его лидер — глубоко идеалистический человек, «Дон-Кихот», академик Са­харов, вокруг которого группируются немногие бывшие диссиденты и из­вестные либеральные интеллигенты — любители в политике. В идеологии движения доминирует абстрактный, идеалистический, во многом нереали­стический демократизм. Но все это было уже очень давно. За каких-то два года произошли громадные изме­нения и в социальном характере, и в идеологии движения.

Вначале еще никто не предполагал, какие громадные политические воз­можности есть у демократов. Но по мере того, как Горбачев и либераль­ная верхушка КПСС продвигала де­мократические реформы, возможно­сти эти становились все более оче­видны. Они коренились во всеобщей (сверху донизу) утрате веры в ком­мунистическую   идеологию,   в   анти- коммунизме, пронизывающем все на­ше «коммунистическое» общество, от Политбюро до нищего колхозника. И как только появляется система со­стязательных демократических выбо­ров, этот глубоко запрятанный анти­коммунизм начал выходить наружу, принимать форму голосования за «демократов», сначала, как на вы­борах народных депутатов СССР, в больших городах. Принадлежность к демократии очень быстро стала вы­годной, стала путем «наверх». И если раньше среди лидеров демократов доминировали люди, приобретшие известность вне политики, в своих профессиональных сферах, полити­ческие дилетанты, то уже во время наших первых, относительно свобод­ных выборов на сцену вышел новый элемент — более молодые люди, для которых их демократизм был основ­ным средством социальной мобиль­ности.

Эти люди естественным образом стали оттеснять либералов-любите­лей, не способных полностью отдать­ся серьезному делу политики — борь­бе за власть. И одновременно они вносят в движение новый, цинично-партийный дух, ярко проявлявшийся уже у «межрегионалов», когда Гдлян практически безо всяких доказа­тельств обвинял Лигачева и чуть ли не Горбачева во взятках, а «межреги-оналы» считали, что это совершенно нормально. И дело здесь совсем не в том, что «политика — дело гряз­ное» и политик-профессионал — ху­же, циничнее «любителя». Политика не грязнее любого другого дела, и Станкевич или Заславский могут быть людьми не менее честными, чем Карякин или Евтушенко. Но у них — другие интересы, у них нет того неза­висимого от политики статуса, кото­рый позволяет политикам-«люби-телям» — быть свободными в поли­тической сфере; для них политика — все, политическое падение — полноепадение, а не уход в основную профессиональную сферу.

Выборы в Верховный Совет РСФСР и местные советы проходят уже при полном доминировании в де­мократическом лагере людей, делаю­щих карьеру через «демократичес­кую» политику, которая ведется те­перь более умело, напористо, серьез­но и вскоре приведет к захвату «демо­кратами» власти в России. Во главе демократов теперь уже не «Дон-Ки­хот» Сахаров, смерть которого под­водит черту под ранним этапом дви­жения, а Ельцин, бывший кандидат в члены Политбюро, перешедший на демократические позиции. Одновре­менно в идеологии движения проис­ходят бурные изменения.

Захват демократами власти в Рос­сии сопровождается выдвижением по­литически выгодного лозунга сувере­нитета России, позволившем создать мощный блок с сепаратизмом в союз­ных республиках и начать использо­вание в интересах демократического движения русского национализма. Те же самые люди, которые только что выступали за передачу Карабаха Ар­мении, фактически проигнорировали трагедию турок-месхетинцев (ибо поддерживать турок — это значит поддерживать союзную власть) и ста­ли категорически отрицать права Та­тарии стать союзной республикой, выдвигая полностью противореча­щий идеям раннего этапа движения лозунг «единой и неделимой России».

Произошла подмена идеи демокра­тии идеей прав республик (причем именно союзных, а не автономных), борьбы с национальным угнетением — борьбой с Союзом и центром. Власть демократов полностью под­менила сам смысл демократии.

Наш вариант демократической иде­ологии стал постепенно расходиться с общедемократическими принципа­ми, «обрастать» добавлениями, не имеющими к ним отношения, но связанными со специфическими потреб­ностями партийной борьбы. Соответ­ственно и демократический блок все более стал включать недемократичес­кие элементы. В нем все больше лю­дей, привлеченных не идеей демокра­тии, а просто карьеризмом, выгодой, которую они могут получить от пере­распределения власти от Союза к России, наконец, русским национа­лизмом. И по мере того, как власть стала стремительно уходить из рук КПСС и союзных структур, вся шу­шера, которая раньше толпилась на Старой площади, стала толпиться в подъездах Белого дома.

Произошло то, что происходило в истории тысячу раз, начиная с эво­люции раннего христианства, кончая эволюцией большевиков. Идущее к власти движение постепенно отодви­гает на задний план свои идеалы и принципы. Средства для реализа­ции его целей — власть, влияние на массы — становятся для него истин­ными целями. При этом, побеждая и подчиняя себе массы, оно само под­чиняется массам — их сознанию, их предрассудкам.

Я совсем не считаю, что мы психо­логически и культурно очень далеки от демократии, мы во много раз бли­же к ней, чем в 1917 году. Но было бы крайней наивностью думать, что по­бедившее в масштабах нашей страны за два года народное движение может действительно быть демократичес­ким. При нашей политической тради­ции появление в нем «фашизоидных» элементов было практически неизбе­жно. А то, что оно называется демо­кратическим (и даже субъективная преданность части его участников де­мократии) — такая же малая помеха его «фашизации», как интернациона­лизм большевиков и лозунг «Вся власть Советам» были помехой ста­новлению сталинского режима. И полная (и не дай Бог оконча­тельная) победа «демократов» в результате провала путча 21 августа предельно ускорила их уже очень чет­ко обозначившееся перерождение. Оп­позиция — в лице умирающей КПСС и «союзных структур» — практически исчезла, и на деле вновь возникла однопартийная система. При этом «ге­роическая оборона» Белого дома от армии, не стрелявшей и стрелять не собиравшейся, была воспринята как индульгенция на все. И если ранний этап движения олицетворяет облик Сахарова, то теперешний — самодо­вольное мурло победившего хама. В российском парламенте воцаря­ется новый и в то же время очень старый дух непристойной лести по отношению к «своим» лидерам и столь же непристойного хамства по отношению к чужим. (Вспомним о предложениях дать Ельцину звание Героя Советского Союза и о приеме депутатами Горбачева). Вокруг иму­щества КПСС начинается свалка, скорее напоминающая драку «паха­нов» из-за дележа награбленного, чем политическую борьбу. Тут же, через несколько дней после торжественных заявлений, что у России нет ни к кому территориальных претензий, она предъявила претензии ко всем сосе­дям, и сколько бы потом она от этих требований ни отказывалась, стало очевидно, что значат для победившей «демократии» договоры.

При этом, освободившись от оппо­зиции в лице умирающей КПСС, но­вые лидеры явно намерены «пристру­нить» (а вскоре, возможно, и прикро­ют) те демократические органы, через которые они выдвинулись.

Все идет «как положено» — в доб­рой большевистской традиции, когда за ликвидацией оппозиции в стране наступает очередь ликвидации оппо­зиции в партии. Чем больше меняют­ся названия, тем более все остается по-старому, ибо на самом деле нет лучшего способа оставить все по-старому, чем радикально изменить на­звание.

Дальнейшее уже более или менее ясно — это новая авторитарная си­стема во главе с Ельциным, которого даже нельзя ни в чем обвинять — его несет историческая волна, подхватив­шая его, пронесшая через демократи­чески-популистскую стадию и сейчас выносящая к роли «великого князя», опирающегося на преданное ему «де­мократическое движение», в идеоло­гии которого все более доминирует риторический антикоммунизм и рус­ский национализм. Как в 1917 году, так и сейчас, революция «проскакива­ет» в своем цикле от авторитаризма к новому авторитаризму (или тотали­таризму) стадию демократии, отвер­гая «нерешительные» фигуры Милю­ковых, Керенских, Лукьяновых, Гор­бачевых.

Очень скоро произойдет и то, что произошло после победы большеви­ков со многими «белыми», понявши­ми, что воевали они не с тем, что большевики-то и есть «собиратели зе­мли русской».

У меня практически нет сомнений, что в недалеком будущем Союз писа­телей РСФСР и люди типа Невзорова поймут, что Ельцин и есть новый русский царь, о котором они мечтали, и идеалисты, оставшиеся в демокра­тическом лагере, будут «вышвырну­ты» и у себя на кухнях (это еще хоро­шо, если на кухнях) будут шутить: «За что боролись, на то и напоролись».

Что же делать? На первый взгляд, сделать можно не так уж много. Ра­циональные аргументы так же плохо действуют на революционеров, как они плохо действуют на людей, пре­бывающих в цикле маниакально-деп­рессивного психоза. Припадок кон­чится сам собой — бессилием и опу­стошением.

Можно только уповать на то, что все-таки с 1917 года мы прошли боль­шой путь. Психологически московс-

кий кооператор или обезумевший младший научный сотрудник все же ближе к демократии, чем питерский рабочий или моряк-балтиец, поэтому новая тоталитарная стадия нашего развития будет мягче и скоротечней, и в конечном счете демократия не может не победить (не при нас, так при наших детях). И все же есть еще определенная надежда на то, что по­чти неизбежный финал нашей траги­комедии не состоится, и демократия победит на этом историческом отрез­ке.

На наш взгляд, «пир победителей» начался слишком рано и со слишком большой откровенностью. «Мурло» вылезло и стало очевидным для мно­гих раньше, чем его обладатели пол­ностью укрепились у власти. Сейчас уже кое-кто начинает осознавать реальную опасность для демократии — исходящую не от старых, бессиль­ных- структур, «подточенных» либе­ральной эволюцией и показавших свое бессилие 19 августа, а от «демо-кратов»-победителей.

И если эти люди решатся встать в радикальную оппозицию еще не окрепшему новому тоталитаризму, у них есть шанс. Но это не должна быть чисто интеллигентская оппози­ция горстки идеалистов —такая оп­позиция обречена. Это должна быть серьезная оппозиция, включающая все реальные силы, чьи устремления, не противореча самим принципам де­мократии, противоречат интересам и политике данного «ельцинского», «демократического» блока, даже если их психология—сомнительно демо­кратична—движения в автономиях; всех тех, кому дорог еще не до конца разрушенный Союз (бывший не толь­ко тюрьмой народов, но и силой, не допускавшей слишком явных притес­нений нацменьшинств, гарантом от возникновения в республиках фа­шистских режимов) и которые не мо­гут простить легкомысленно-корыстного его разрушения; тех, чьи инте­ресы—скорее в усилении областных, местных властных структур, а не рос­сийского центра, скорее — в советах, чем в мэриях. Это может быть очень пестрая и в то же время могучая коа­лиция. В ней могут быть и либераль­ные коммунисты, которым были про­тивны карьеристское бегство из пар­тии, и люди, сделавшие на одной партии карьеру дважды, — один раз войдя в нее, другой раз — выйдя. Но она должна вести не назад, к «иде­алам социализма», а вперед—к демо­кратической России, которая все рав­но, рано или поздно, будет. И кто бы из современных лидеров ни взялся за создание такой новой политической силы, пусть даже руководствуясь че­столюбием     и    властолюбием,     он объективно сослужит великую служ­бу своей стране. Потому что страшит не честолюбие лидеров, не проникно­вение в движение «прохвостов» — прохвосты есть везде и всегда. Стра­шно только одно— полная победа од­ной политической силы, монополия на власть. Если другая сила возник­нет и выступит на следующих выбо­рах, то, может быть, эта революция будет последней. Если не возникнет, то следующие выборы будут еще очень не скоро— победителям они не нужны, а как наши демократы обхо­дятся с конституциями, мы уже ви­дим. И тогда не путч 19 августа, а его поражение 21 августа будет датой, с которой начнется новая тоталитар­ная эпоха российской истории, дай Бог, недолгая.