Принята платформа КПСС по нацио­нальной политике. Программа, по-мое­му, хорошая, хотя она, несомненно, не удовлетворит всех и, совершенно несом­ненно, не положит конец национальным конфликтам, раздиравшим последние го­ды наше государство и грозившим пе­рейти в его неконтролируемый развал в кровавый хаос (хотя, будем надеяться, несколько утихомирит страсти). Но, как мне думается, в платформе, вернее, в ее осмыслении, есть один принципиаль­ный недостаток: не ясно, что это — временная программа, рассчитанная на какой-то срок, после чего она сменится новой, что в конце концов должно привести нас к какой-то цели (к ка­кой?), или программа «самодостаточ­ная», ре ализация которой уже приведет нас к идеальному состоянию. Для того, чтобы ответить на этот вопрос, надо рассмотрен, ее место в логике нашего исторического развития.

*   *   *

Со   времени   нашей   революции   и   возннкновения   СССР   наше   государство   в национальном     отношении     представляло собой    двойственное     и    противоречивое образование.

С одном стороны, основатели нашего государства видели в нем союз абсо­лютно равноправных народов, объеди­няемых революционной идеологией и задачей построения нового общества. Ею связь с Российской империей мыс­лилась как исключительно «генетиче­ская», временная и относительно случай­ная.   Просто  «так  получилось»,   что  этот союз впервые возник на территории им­перии, но он никак этой территорией не ограничен и по мере совершения проле­тарских революций в разных странах он будет расти, пока не станет всемирным союзом народов

Поэтому в названии нашего государ­ства нет ничего, указывающего на его национальную ограниченность. Этот Со­юз Советских Социалистических Рес­публик — не союз республик, который «сплотила навеки великая Русь», не союз республик, возникших на террито­рии Российской империи, а просто союз республик, поскольку они советские и социалистические. К этому надо доба­вить, что перерастание этого союза во всемирный мыслилось в эпоху его со­здания перспективой отнюдь не беско­нечно далекой, а напротив, очень ре­альной и близкой.

Но с самого же начала нашего госу­дарства существовало и другое его вос­приятие. Для революционеров-марксис­тов это был зародыш всемирного со­циалистическою государства. Но для многочисленных представителей старой интеллигенции, пошедших на службу к новой власти, оно было естественным продолжением старой России: новой, но Россией Для громадной массы людей, большинства, не усвоившею новую идео­логию или усвоившего ее поверхностно (и русских, и не русских), новое госу­дарство также было просто Россией, в которой произошла революция, Рос­сийской империей под новой вывеской. Наконец, так же воспринималось новое государство и за границей (естествен­но, кроме  коммунистов).    И   надо   сказать, что подобное восприятие имело основанием не только «пережитки» прошлого, но и реалии настоящего.

В самом деле, ведь Октябрьская ре­волюция была не украинской или литов­ской, а именно русской революцией. Она победила прежде всего в историче­ском центре России и затем уже с ре­волюционными армиями распространи­лась на окраины бывшей империи. При этом, хотя наша революция с самого начала провозгласила право наций на самоопределение, говорить о доброволь­ном объединении народов этих окраин с революционной Россией не приходит­ся — плебисцитов и свободных выборов никто не проводил. Поэтому как бы ни воспринималось идеологически, напри­мер, вступление Красной Армии в Гру­зию, какая бы идеология у этой армии ни была, объективно это была русская армия, вступающая в обретшую на не­долгое время независимость окраину Российской империи. Парадокс истории заключается в том, что именно интер­национализм большевиков позволил им восстановить (в основном) территори­альную целостность старой империи, го­сударство, сохраняющее старые «импер­ские» этнические соотношения — рус­ский центр и «инородческие» окраины, что прекрасно поняли многие русские патриоты, которые стали честно служить новой власти.

Это второе восприятие нового госу­дарства как продолжения Российской империи, естественно, все более крепло и выступало на первый план по мере того, как отступали надежды на мировую революцию и «эсхатологические
ожидания», пока в предвоенные и военные годы оно не стало чем-то вроде второй официальной идеологии, находящейся в странном симбиозе с первой, интернационолистски-марксистской.  В это время окончательно складывается очень сложный, противоречивый и «яну-сообразный» характер нашего государ­ства, одновременно — союза равноправ­ных народов и великой России. Это противоречивость и двойственность про­является на всех уровнях и во всех сфе­рах.

На   уровне   идеологической   символики, где интернационалистские формулы (равноправие, расцвет социалистических наций и т. д.) соседствовали с русской национальной и имперской символикой (Советская Армия — преемник русской армии, у нас были ордена Кутузова, Су­ворова, Нахимова). Проявилось это и в нашем гимне с его удивительной фор­мулой: «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь»

На уровне национальной политики, где сознательная русификация сочета­лась со столь же сознательными мерами по подъему национальных культур, ког­да параллельно и одновременно могли закрываться национальные школы и со­здаваться университеты, готовящие на­циональные кадры, и где постоянные «сползания» к фактическому расизму также постоянно сдерживались офици­альным интернационализмом.

На уровне внешней политики, где им­перская идеология и интернационализм взаимодействовали самым причудливым образом. При этом имперская идеология не только вела к экспансионизму, но и сдерживала его, ибо мелочно восста­навливая имперские завоевания старой России (вплоть до Порт-Артура, особых интересов в Маньчжурии и возрождения лозунгов о Боспоре и Дарданеллах), Ста­лин одновременно боится переходить границы старой империи и разрушить основные этнические соотношения госу­дарства, включив в него восточноевро­пейские страны (чего, безусловно, не побоялись бы в 20-е годы).

На уровне государственного устрой­ства, где Россия — единственная союз­ная республика без своей столицы, пар­тии, и, соответственно, ЦК, Академии Наук и т. д., ибо подразумевается, что общесоюзная столица, ЦК, академия и т. д.,— это «в основном» русские ЦК и академия, и появление наряду с ними российских, практически означало бы разрушение того молчаливого отождест­вления России и СССР, на котором ба­зируется наше государство, «распад им­перии».

Такая крайне противоречивая ситуация могла держаться лишь в условиях то­талитарной   диктатуры,   достаточно   мощ- ной, чтобы не позволять одной из сто­рон этого противоречивого единства «взять верх» над другой, которая не допускала бы ни подъема окраинного национализма, ни чрезмерного роста русского шовинизма. При этом все мно­гочисленные и естественные националь­ные противоречия были загнаны вглубь, спрятаны от глаз. И они не «рассасы­вались», а накапливались в силу совер­шенно объективного, естественного хода вещей — подъема культуры ранее от­сталых окраинных народов, становления мощной национальной интеллигенции и бюрократии, не желающих больше за­нимать неполноправное положение. При этом сама русификация вела к подъему национальных движений, создавая маргинальные группы с обостренным этни­ческим чувством — вспомним, что и во главе национальных движений в Индии или на Цейлоне вставали не традицион­ные группы, а люди, прекрасно говорив­шие по-английски, окончившие Оксфорды и Кембриджи. Наконец, росту националь­ных чувств способствует и естественный упадок скрепляющей «империю» идео­логии догматического марксизма. При этом растет и русский национализм, дестабилизирующий «империю» «с дру­гого конца» и сейчас таким же пара­доксальным образом способствующий ликвидации «великой России», как в свое время интернационализм способст­вовал ее сохранению. Одним словом, в котле все более накапливался пар, и ес­тественно, что демократизация — откры­тие крана — привела к тому, что удер­жать этот кран в руках уже невозмож­но или, во всяком случае, крайне трудно.

*     *     +

Паше руководство, начав процесс де­мократизации, безусловно, не предпо­лагало, что он приведет к национально­му взрыву тех масштабов, которые мы наблюдаем сейчас. Возможно, здесь ска­зался наш «материализм», убежден­ность, что главное — экономика, и мне кажется, что даже сейчас господствует представление, что взрыв национализ­ма — нечто временное, связанное с не­достаточной политической развитостью, экономическими     трудностями     и. т. д., надо переждать, кое-что подправить, и все встанет на свои места. Но мне ду­мается, что это не совсем так.

Разумеется, все это есть. Разумеется, очень многое в современном взрыве на­циональных конфликтов — болезнь рос­та. Но все же это не главное. Глав­ное — это то, что наше государство — это не союз наций, имеющих (реально, а не на словах) право на самоопреде­ление и объединившихся добровольно. Между тем право наций на самоопреде­ление, как и вообще все демократиче­ские права — это не благое пожелание. Это — не лозунг, унаследованный нами из прошлого, а сила «притягивающая» нас из будущего, одна из энтелехий на­шего развития (как демократия, пра­вовое государство, свободная эконо­мика).

Это — объективная потребность сов­ременного развития, уже разрушившая все империи, все недобровольные меж­национальные образования, кроме пос­леднего, спрятавшегося за нашим фа­садом, но обреченного так же, как была обречена Оттоманская или Британская империя. У нас нет альтернативы — со­хранить эти добровольные имперские связи, скрепляющие наше государство, или утратить их. Есть лишь альтерна­тива — утратить их в кровавой каше, пройдя через целую серию войн (подоб­ных кровавой каше, возникшей при рас­паде английской империи в Индии, бель­гийской в Конго и т. д.) или утратить их постепенно, мирно и планомерно, максимально сохранив взаимовыгодные связи между народами, переводя их, где возможно, из недобровольных в до­бровольные. Вполне вероятно, хотя это и очень трудно, что нам удастся сохра­нить много таких связей, но надо чет­ко понимать — эта новая федерация будет принципиально новым государст­венным образованием, а не «подправлен­ным» Советским Союзом, как Британ­ское содружество наций — не новое издание Британской империи, а обра­зующаяся западноевропейская федера­ция — не новое издание средневековой Священной Римской империи.

Но что значит — планомерное раз­рушение недобровольных связей? Это значит, прежде всею, что мы должны отказаться   от   демагогических   утверждений, что у нас уже есть право наций на самоопределение. Его нет хотя бы по­тому, что еще и тех демократиче­ских институтов, посредством которых нации могли бы адекватно выражать свою волю и осуществлять это право. Но одновременно мы должны признать, что право на самоопределение — наша конечная цель (как оно есть одновре­менно объективная потребность совре­менного развития), цель, к которой мы будем идти сознательно, постепенно и планомерно.

Я думаю, что именно в этом ключе надо понимать и платформу КПСС по национальной политике. Ее безусловно нельзя считать средством решения всех национальных проблем. Но и не надо нападать на нее за ее многие и совер­шенно неизбежные компромиссы и не­договоренности. Надо четко понять, что хотим мы этого или не хотим, это — программа-минимум, а не максимум, это шаг на пути к конечной цели — праву на самоопределение, за которым нам, опять-таки, хотим мы этого или не хо­тим,   придется   делать   следующие   шаги.

Мне думается, что такое провозгла­шение права наций на самоопределе­ние целью, а платформы — ступенью к достижению этой цели, помогло бы в ка­кой-то мере смягчить остроту современ­ных конфликтов. Сейчас многие при­балты, молдаване, грузины рассуждают лишь в плане — свобода или не сво­бода, выходим мы из Союза или нет, есть ли у нас такое право или нет. Но ведь дело не просто в этом праве, дело еще и в том, чтобы имеющие это право народы могли бы одновременно быть де­мократическими обществами, живущи­ми в мире и дружбе со своими демо­кратическими же соседями.

Попробуем представить себе на мину­ту, что мы сейчас уводим все войска с Кавказа, предоставив Кавказ самому се­бе. Но это же совершенно кошмарная перспектива — ведь совершенно очевид­но, что Кавказ тут же превратится во второй Ливан. Или представим себе, что Союз распался, Россия вернулась на территорию Московской Руси, но из­мученный, невротический и униженный русский народ устанавливает диктатуру фашисткого типа — желает ли Эсто­ния   иметь   такого   соседа?   Значит,   дело не только в праве на самоопределение, дело еще и в том, чтобы мы все вместе дошли до той стадии развития, при ко­торой осуществление этого права не привело бы к катастрофическим послед­ствиям.

Эти катастрофические последствия слишком быстрой реализации права на самоопределение тысячекратно усугуб­ляются тем, что СССР — ядерная дер­жава, а представить себе опасности не­контролируемого распада ядерной дер­жавы предоставим любителям острых ощущений.

Поэтому мне думается, что параллель­но с признанием права на самоопределе­ние и исторической неизбежностью и нашей конечной целью (но только в этом случае), мы должны одновременно, как это ни кажется пародоксальным, принять серию мер, направленных на подавле­ние движений, дестабилизирующих Со­юз. Мы не можем сказать, что мы во­обще никогда не допустим, чтобы Эсто­ния вышла из СССР. Но мы можем сказать твердо и жестко, что мы не допустим этого, пока в Эстонии и во всем СССР не установятся прочные и развитые демократические институты, пока мы осуществляем болезненную эко­номическую реформу, пока сами эстон­цы не пришли к согласию со своим рус­ским нацменьшинством.

Признание неизбежности конечного полного осуществления права на само­определение не означает «либерализма» к тем, кто не хочет думать ни о чем, кроме немедленного осуществления это­го права и разжигает национальные страсти. До сих пор мы в национальном вопросе двигались стихийно, влекомые непонятными для нас силами,— колеб­лясь между неумелыми и даже жалки­ми проявлениями «великодержавной» си­лы (резня в Тбилиси, «стальные нотки» в заявлении о Прибалтике) и такими же проявлениями «либеральной» слабости. Но и «великодержавной» силе, и «либе­ральной» слабости есть альтернатива: это четкое сознание того, куда влекут нас объективные, закономерные процес­сы нашего развития, и сознательное, це­леустремленное, осторожное, но твердое движение   в   этом   направлении.   Программа КПСС — сознательный шаг в верном направлении. Но для того, чтобы он был  эффективен, чтобы  вслед  за ним не было шагов назад или назад, или в сторону, или просто стояния на месте, надо видеть весь путь.