20 ВЕК И МИР

Про смерть СССР в 1991 году можно сказать фразу, которой иногда сопровождают в газетах со­общения о внезапных скоропостиж­ных кончинах: «в обстоятельствах этой смерти далеко не все ясно». То, что СССР был имперским образова­нием, которому рано или поздно пришлось бы распасться или преоб­разоваться во что-то новое, лишив­шись своих русско-имперских черт, на наш взгляд, несомненно. Но от­сюда до объяснения причин его гибе­ли в 1991 году — такое же расстояние, как от констатации того, что люди смертны, или даже, что данный че­ловек был стар и дряхл, до объясне­ния конкретных причин его смерти (от какой-то определенной болезни, несчастного случая или даже от то­го, что старика просто-напросто прикончили). Союз был, конечно, стар и дряхл, но вспомним, что еще в 1988-89 гг. он казался довольно бодрым. Только зарождавшиеся в это время сепаратистские движения нельзя даже сопоставлять с алжир­ской или вьетнамской войнами, на­несшими удар по Французской империи, или гандистским движе­нием в Индии, расшатавшим Бри­танскую империю. Более того, даже в 1991 году подавляющее большинство населения СССР было, как показал уже забы­тый сейчас референдум, за сохране­ние Союза, причем не только русских, что естественно, ибо если СССР и был чьей-то империей, то русской, но, что более важно, — сред-неазиатов, татар, народов Северно­го Кавказа и Поволжья, украинцев, белорусов и др. Такому государству, вроде бы, еще жить да жить. Что же все-таки убило старика в том же 1991 году? Что было той конкретной болезнью, с которой организм не смог справится, или той неосторож­но или с умыслом оставленной от­крытой форточкой, вызвавшей сквозняк и воспаление легких уже больного человека?

Ясно, что такую роль непосредст­венного источника смерти сыграла позиция впервые избранных демок­ратическим путем российских вла­стей, сразу же взявших курс на кон­фронтацию с центром, причем кон­фронтацию, имеющую целью не за­ставить центр изменить его полити­ку или как-то преобразовать его, а попросту разрушить, чтобы таким образом подготовить почву для свое­го прихода к власти.

С сепаратизмом других респуб­лик центр ещё мог бы справиться. Но «сепаратизм» главной, основной республики, той республики, кото­рая, вроде бы, должна была служить «становым хребтом» союзного госу­дарства, справиться ему уже было не под силу. И этот «российский сепа­ратизм», на наш взгляд, и является основной проблемой.

Сепаратизм эстонцев или грузин понятен и «неинтересен». Для этих народов выход из Союза — это осво­бождение от русских, путь к самоут­верждению на международной аре­не, на которой не было видно их ин­дивидуального лица, где их страны считались «Россией». Но откуда взялся русский сепаратизм? От кого отделяться русским, если СССР и был страной, в руководящих орга­нах которой безраздельно домини­ровали русские, где русский язык был официальным и господствую­щим и которая для всего мира была просто Россией?

Далее, почему демократиче­ски избранное российское руко­водство пошло на разрушение го­сударства, разрушать которое его избиратели, несомненно, не хоте­ли (об этом говорит не только то, что на референдуме подавляющее большинство русских было за Со­юз, но и тот очевидный факт, что и голосовавшие против москвичи, ленинградцы и свердловчане фак­тически тоже были «за» и только выражали голосованием поддерж­ку Ельцину и демократам)? Но если большинство было за Союз, почему оно приняло его разруше­ние с необычайной легкостью, с какой никогда не принимал раз­рушения империй ни один главен­ствующий в этих империях на­род? Для ответа на эти вопросы мы должны прежде всего рассмот­реть специфику русского нацио­нализма, сыгравшего в разрушении «великой русской империи» очень важную и парадоксальную роль.

Демократы и националисты: похищение знамени 

СССР представлял собой очень сложное и противоречивое образо­вание. С одной стороны, это, несомненно, продолжение Российской им­перии — многонациональное госу­дарство, где столица — Москва, язык-  русский и т.д. Но СССР именно потому и мог быть Великой Россией, что «имперский» аспект этого госу­дарства — Януса сочетался с другим, противоположным, — союза равно­правных народов и республик.

Российская империя смогла (единственная из трех распавшихся после первой мировой войны импе­рий — Турецкой, Австро-Венгерской и Российской) восстановить свою территориальную целостность именно потому, что ее воссоздатели- большевики искренне воссоздания этой империи не хотели, видя в сво­ем государстве лиш ь первый кусок земли, отвоеванный у мирового ка­питализма, зародыш будущего все­человеческого коммунистического»тысячелетнего царствия», в кото­ром народы сольются в единую об­щность, где не будет «ни эллина, ни иудея». Только этим искренним глубоким интернационализмом большевики смогли «разоружить»национально-освободительные дви­жения. Как развивались дела даль­ше — общеизвестно. Интернациона­лизм большевиков все более «улету­чивался» по мере того, как станови­лось очевидным, что никакой миро­вой революции не предвидится, как «окостеневала» идеология, а рево­люционеры, пожиравшие друг друга в борьбе догматических течений, ус­тупали место новым людям, принес­шим в новую идеологию старое, рус­ско-имперское восприятие государ­ства. В конце сталинской эпохи им­перское перерождение СССР стало уже совершенно очевидным.

Однако стать «до конца» русской империей СССР не смог и не мог. Да­же Сталин со своим всемогуществом, своим русским национализмом и тя­готением к дореволюционному им­перскому прошлому был здесь бесси­лен. «Великая Русь», по словам ста­линского гимна, могла «сплотить на­веки» народы только потому, что объ­единение этих народов считалось Со­юзом «республик свободных». И это были не только слова, не просто слова, ибо как официальное идеологическое осмысление СССР никогда не могло стать чисто «русски-имперским», всегда оставаясь двойственным и про­тиворечивым, так и политика наших властей далеко не сводилась к репрес­сиям и русификаторству. Наряду с русификацией делалось очень много для подъема культуры и экономики многих входивших в СССР народов. И лояльное отношение к ныне покойно­му Союзу народов Средней Азии и многих малых народов — свидетельст­во того, что СССР был для них не только Великой Россией.

Этот двойственный характер госу­дарства — Великой России и Союза равноправных республик — проявлял­ся и в двойственности и противоречи­вости русского национализма. Этот национализм, при Сталине существо­вавший в неразрывной связке с офи­циальной марксистско-ленинской идеологией, а затем — постепенно оформляющийся в особое идейное те­чение, естественно тяготеет к импер­скому дореволюционному прошлому, когда национальный характер госу­дарства был очевиден. Он «по определению», по самой своей сути направ­лен против марксистского интерна­ционализма. Двадцатые годы, с их «еврейским засильем», для него -«темное время». Но при всей своей нелюбви к интернационализму и марксизму русские националисты понимали, что полный и официаль­ный отказ от идеи равноправия на­родов и союзного характера государ­ства неминуемо означал бы разру­шение той великой русской импе­рии, которой они, опять-таки, «по определению», не могли не доро­жить, превращение России в малое и второсортное государство. Поэтому русский национализм был «идейно труслив», вынужден был быть лоя­лен к власти, легитимация которой основывается все же на интернацио­налистской идеологии, источник ко­торой — ненавидимая им в глубине души революция. И сама эта власть, как ни пуста и формальна была ее марксистская идеология, как ни ис­пользовала она национализм и не сочувствовала ему, не могла его не «осаживать», когда он заходил слишком далеко. Здесь — сложные отношения взаимного подмигива­ния, умолчаний и недоговорок.

Перестройка, связанная с побе­дой либерально-западнического на­правления в нашей правящей вер­хушке, усиливает истеричность на­ционализма. Националисты ощу­щают себя (вместе с марксистскими фундаменталистами) загнанными в угол. В этой ситуации у них возни­кает специфическая смелость лю­дей, которые чувствуют, что время работает против них, и они начина­ют говорить много того, что раньше говорить не решались, и много «лишнего», о чем, очевидно, сами потом жалеют.

Именно в этот период национа­листы начинают в противовес «русофобии» и сепаратизму республик усиленно выдвигать тезис о том, что не Россия угнетает их, а наоборот, они эксплуатируют Россию. Изобре­таются все мыслимые аргументы в доказательство неполноправного, приниженного положения России. Вся аргументация, которой впослед­ствии воспользовались демократы, разработана не ими, а «правыми на­ционалистами». «…Из 190 млрд. рублей прибыли, вырабатываемых за год Россией, она оставляет для се­бя чуть больше половины, каждая российская семья теряет на этом 1500 рублей в год, а остальное идет на содержание союзной бюрократии и на помощь другим союзным ре­спубликам». Эта цитата — не из речи Ельцина или кого-либо из его спод­вижников, а из статьи С.Куняева.

Реализуемая, например, сейчас демократами идея Российской Ака­демии наук выдвинута правыми на­ционалистами, изображавшими от­сутствие такого института в России как признак ее ущербности (хотя на самом деле эта несимметричность была институциональным выраже­нием того, что СССР и был великой Россией, Академия наук и была «в основном» российской). Более того, логически следующая из ламента­ций по поводу ущербного положе­ния России идея ее отделения от СССР тоже была впервые высказана националистами. Как известно, первый сказал об этом на съезде на­родных депутатов СССР В.Распу­тин.

Однако, на наш взгляд, этот «рус­ский националистический сепара­тизм» был «не совсем всерьез». Фра­за Распутина — это истерика и дема­гогия, полемический прием. Мень­ше всего Распутин хотел разруше­ния СССР — великой Российской им­перии. И если еще можно допустить, что у него был какой-то образ Рос­сии, которая теряет окраины, но об­ретает национальную чистоту и на­глухо изолируется от вредоносных западных и «сионистских» влияний, то представить себе сильно умень­шившуюся и ослабевшую Россию, в которой правят демократы — космо­политы и где сейчас по телевидению -сплошной рок и иногда — реклама из­раильской страховой компании, он, наверное, не мог бы и в страшном сне. Но политические идеи и лозунги — опасная игрушка. Они иногда мо­гут реализовываться против жела­ния тех, кто их выдвигает — не серь­езно, в демагогических целях. «Се­паратистская» идея правых нацио­налистов оказалась такой «идеей-ловушкой». История (руками де­мократов) поймала их в эту ловуш­ку, устроенную ими самими.

Россия против центра: мотивы и механика

События в нашей стране идут так быстро, что мы легко забываем то, что было совсем недавно. Вспомним наше демократическое движение в 1988-89 годах. Идеи «российского суверенитета» в нем не было. Было нечто совсем другое — поддержка прав народов на самоопределение. Всеобщее сочувствие вызывало тог­да карабахское движение, реализа­ция требований которого полностью противоречила бы идее суверените­та союзных республик, и наоборот, предполагала сохранение сильных (хотя и наполненных новым, демок­ратическим содержанием) союзных структур. Откуда же взялся у демок­ратов лозунг «суверенитета Рос­сии»?

Он возник из конкретной ситуа­ции, сложившейся после выборов народных депутатов РСФСР и осо­бенно — после избрания Ельцина председателем Верховного Совета. Результаты выборов в РСФСР отра­жали новый, более продвинутый этап «перестроечного» революцион­ного процесса, чем выборы народ­ных депутатов СССР. Во-первых, они были действительно демократи­ческими. Во-вторых, состояние об­щественного сознания было иным -революция пошла дальше. Это по­зволило демократам победить в Рос­сии и создало противостояние между более радикальным российским и более умеренным союзным руковод­ством. Но реальные права властей РСФСР были весьма ограничены, в силу «несимметричности» положе­ния РСФСР в СССР, еще меньше, чем права властей других союзных республик. И если бы демократы и Ельцин действовали в рамках союз­ной конституции, им пришлось бы ждать реальной власти еще несколь­ко лет — до новых выборов народных депутатов СССР. При этом правя­щей нами ныне команде в масштабе Союза было бы очень трудно: попу­лярность Ельцина специфически русская. И окружают его люди от­нюдь не всесоюзной или всероссий­ской известности — самые крупные фигуры были избраны депутатами СССР, а не РСФСР, ибо когда изби­рали российских депутатов никто не думал, что избирали реальную госу­дарственную власть, парламент су­веренного государства. Но власти им очень хотелось, и хотелось именно сейчас, а не когда-нибудь.

И вот тут-то им и пригодилась выдвинутая правыми идея россий­ского суверенитета.

Можно сказать, что именно этот лозунг привел демократов к реаль­ной власти. Прежде всего он поро­дил в лагере их противников смятение и растерянность. Правые нацио­налисты были «пойманы на слове» и должны были в изумлении смотреть по телевидению, как Илья Заслав­ский, который, вроде бы, уж никак не должен быть русским национали­стом, угрожающе говорит союзным депутатам, чтобы они не забывали, на чьей земле они заседают, — на рос­сийской земле. Часть «патриотов» продолжала пребывать в столбняке, а часть, например, Руцкой, перешла в приобретающий все более «патрио­тическую» окраску демократиче­ский лагерь. Сопротивление нацио­налистов, которые не могли бороть­ся со своими собственными лозунга­ми и своей собственной аргумента­цией, было парализовано и демокра­ты смогли провести через россий­ские Верховный Совет и съезд все свои укрепляющие суверенитет Рос­сии (и разрушающие Союз) поста­новления и законы.

«Правые» попали в ловушку. Но в такую же ловушку попали и русское общественное мнение и союзные власти. Ликвидации Союза народ, естественно, не хотел. Но он доверял Ельцину, не доверял союзному ру­ководству и был увлечен идеей де­мократии. Кроме того, хотя русские не стремились к уничтожению Сою­за, они не могли не поддаться разду­ваемой уже не только патриотами, но и демократами пропагандистской кампании об «ущербном» и «непол­ноправном» положении России. По­этому народ смотрел как заворожен­ный на деятельность своих вождей, направленную на разрушение госу­дарства, к гибели которого сам он от­нюдь не стремился.

Так же парализовал лозунг суве­ренитета России союзный центр и Горбачева. Целью Горбачева было сохранение Союза и его постепен­ная, упорядоченная демократизация. И если бы не «удар в спину» со стороны России, он, наверное, со своей задачей справился бы. Но еди­ный блок всех сепаратизмов, вклю­чая русский, всеобщее игнорирова­ние союзной конституции и его ука­зов создали ситуацию, когда он дол­жен был выбирать между насильст­венным прекращением процесса де­мократизации и разрушением Сою­за. В конечном счете он выбрал вто­рое, а его ближайшие помощники попытались пойти по первому пути, но настолько робко, что эта попытка только дала Ельцину и демократам возможность в августе и затем в де­кабре 1991 года окончательно поста­вить на Союзе крест.

»Эфтаназия» — или убийство при отягчающих обстоятеяьствах?

В начале статьи мы сравнивали гибель СССР со смертью старика. Если последовательно проводить это сравнение, возникает вопрос, с чем сравнить действия демократических властей России — с внезапной болез­нью, окончательно старика доко­навшей, или с актом, вызвавшим эту болезнь, то есть попросту гово­ря, с убийством. Ответить на этот вопрос однозначно нельзя, ибо ана­логию между человеческим орга­низмом и организмом общества нельзя провести до конца. Мы одно­временно и частички общества, его «клеточки» (а наши мысли и чувства лишь проявления «естественно-ис­торических процессов»), и люди со свободной волей.

Причудливый способ гибели на­шего государства, те «ловушки», в которые попало наше общественное мнение, не отделимы от характера этого государства. Действия Ельци­на и демократов были естественны и, можно даже сказать, инстинктив­ны; история сама дала им в руки ору­жие, не воспользоваться которым было бы очень трудно. Эти действия сами есть аспект и стадия развития болезни, в мыслях и чувствах на­ших демократов «пульсировала ис­тория», направлявшая наше госу­дарство к гибели.

Но как ни детерминировано пове­дение человека, человек всегда сохра­няет свободу воли. И действия Ельци­на и демократов были не только про­явлением болезни нашего обществен­ного организма, но и сознательными, свободными действиями, направлен­ными на то, чтобы усилить эту бо­лезнь, доведя ее в кратчайший срок до летального исхода, действия, которые могли бы быть и иными.

«Клеточки» моральной оценке не подлежат. Но поступки свободных людей, которые все-таки могли дейст­вовать по-разному, должны оцени­ваться морально. Мы вполне можем поставить вопрос — было ли «убийство» нашего «старика» преступлением?

Для ответа на этот вопрос надо прежде всего разобраться в мотивах этого деяния, ибо убийства бывают разные. Например, убийство манья­ка, угрожающего жизни множества людей, не есть преступление. Не бы­ли преступниками те немцы, кото­рые сознательно способствовали разгрому и гибели фашистского го­сударства. Но то, что горбачевский Союз не был кровожадным манья­ком, убить которого — подвиг, совер­шенно очевидно. Ясно, что кровь ар­мян, азербайджанцев, турок и дру­гих народов, пролившаяся в послед­ние годы, пролилась не из-за силы и жестокости Союза, а наоборот, из-за того, что распад Союза шел слиш­ком быстро — быстрее, чем создание в республиках цивилизованных де­мократических обществ, способных правовым путем решать внутренние конфликты и выяснять отношения друг с другом не насилием и погромами. И практически несомненно, что окончательное разрушение Со­юза означает десятикратное увели­чение этих потоков крови.

Могут быть убийства, совершен­ные «в состоянии аффекта», про­истекающие из ложного, «бредово­го» понимания ситуации или из-за какой-то безумной, подчиняющей человека страсти. Например, идеи, которыми руководствовались при разрушении старой России больше­вики, были, безусловно, ложны и принесли людям лишь страдания. Но большевики безоговорочно в них верили и готовы были ради них не только убивать других, но и погиб­нуть сами. Осуждать их не так про­сто, как сегодня многим представля­ется. Было ли такое опьянение идеей и «состояние аффекта» у разрушав­шего СССР российского руководства и поддерживавших его демократов?

В какой-то мере, наверное, было, но, на наш взгляд, в минимальной. Дело в том, что идея суверенитета России — вообще не их идея, идея, противоречащая их же изначаль­ным принципам. Идея эта — демаго­гическая, и если Илья Заславский и был «опьянен», когда говорил союз­ным депутатам, что они заседают на русской земле, то опьянение это, скорее всего, наигранное. Ельцин и его сподвижники разрушали Союз не потому, что были глубоко убеж­дены, что это — их долг и путь ко всеобщему счастью (еще за год до этого они говорили прямо противо­положное) , а потому, что хотели как можно скорее прийти к власти (не имея, как сейчас все более очевидно, достаточно ясных представлений, как этой властью пользоваться). По­этому «убийство» Союза было совершено во многом при отягчающих об­стоятельствах — «с корыстными на­мерениями». В некоторых подобных намерениях, возможно, лучшая часть победителей стыдилась при­знаться и сама себе — как, например, в стремлении к обладанию высшими государственными привилегиями, постами послов, министров, генера­лов. Именно это стремление, по-мо­ему, а отнюдь не бескорыстный угар демократического энтузиазма, влекло их к разрушению союзного государства. Старика прихлопнули, чтобы не ждать несколько лет его наследства.

Закон бумеранга

Но в истории есть одна особен­ность — в нее «встроен» некий меха­низм наград и наказаний наций, движений, партий. Любое амораль­ное действие в истории влечет за со­бой какие-то последствия, которые можно истолковать как наказание. Русская революция — наказание за самодержавие и крепостничество. Сталин — наказание за грехи рево­люции (у американской революции не было таких грехов и не было тако­го наказания). Восстановление Рос­сии как СССР — награда за искрен­ний интернационализм русской ре­волюции, за реальную и искреннюю заботу о малых народах, его разру­шение — наказание за русификатор­скую политику, за превращение СССР в империю, наказание, устро­енное «своими руками», как естест­венное следствие националистиче­ских лозунгов и действий. Национа­листы «наказаны», попав в расстав­ленную ими самими ловушку, кото­рую «захлопнули» демократы. Но и демократы, поймавшие националистов, были отнюдь не «чисты». И те­перь, похоже, они сами попадают в ловушку.

История карает за ложные и ко­рыстные идеи. Правых национали­стов она покарала тем, что великое русское государство разрушено. Де­мократов она карает тем, что эта уменьшенная послабленная Россия, похоже, еще не так скоро станет де­мократической и»патриотам» в ней, возможно, будет куда вольготнее, чем демократам. И если мы экстра­полируем теперешние тенденции, то получим такую картину нашего ближайшего будущего, в которую те самые демократы, кто с такой пыл­костью поддерживал «суверенитет России», никак не «вписываются».

Страшное бремя победы

Любая империя, и тем более СССР, который все-таки был «не со­всем империей» — не просто «тюрьма народов», но и «общежитие наро­дов», переплетающихся, прорастаю­щих друг в друга. Внезапный распад любой империи всегда в истории со­провождался реками крови и немыс­лимыми человеческими страдания­ми. Уже по одному этому с империя­ми надо быть осторожней, и русские демократы были обязаны подумать о том, что принесет внезапное исчез­новение Союза не только обречен­ным теперь на взаимное пожирание армянам и азербайджанцам, осети­нам и грузинам (конечно, можно рассуждать: мы русские и на осетин нам наплевать), но и самим рус­ским, оказавшимся во всех четыр­надцати нерусских союзных респуб­ликах меньшинством, на котором, наверняка, будут вымещать свои не­удачи и «комплексы».

Надо было подумать о том, что, разрушая СССР, ты обрекаешь Рос­сию на конфликты с соседями (На­зарбаев может быть прекрасным че­ловеком и президентом, но сами ре­альности национального состава Ка­захстана и соседства с ним России просто не смогут не вызвать русско-казахских конфликтов).

Надо было подумать о том, что, разрушая Союз, ты неизбежно ве­дешь дело к разрушению РСФСР, ибо распад Союза не может остано­виться на ее границах.

Если бы Ельцин и демократы по­шли на это сознательно во имя рус­ской демократии, «ловушки» бы не было — была бы просто цена, которую решили заплатить. Однако пошли они на это не совсем «с чистыми на­мерениями», не просто во имя де­мократии, и «ловушка» состоит в том, что и демократии, а в конечном счете и просто самим себе, они как раз и навредили.

Для нашего демократического развития был нужен не быстрый рас-пад Союза на отдельные республики и «суверенизация» России. Для де­мократии, кажется мне, как раз нужно было прямо противополож­ное — жесткие союзные центральные структуры, и связи должны были от­мирать лишь по мере того, как про­исходит реальная демократизация республик, вырабатываются меха­низмы правовой зашиты мень­шинств, по мере того, как они при­учаются жить вместе, не вцепляясь друг другу в глотку. .Ясно, что ста­рый, «сталиьско-брежневский» Со­юз исключал демократию, но сохра­нение постепенно трансформирую­щихся, наполняющихся новым со­держанием союзных структур было мощным демократизирующим фак­тором. (Здесь очень уместно сравне­ние с монархией. Абсолютная монархия исключает демократию «по определению», но конституционная и становящаяся все более конститу­ционной, может быть мощной опо­рой демократического развития.) Союзные структуры не давали воз­никнуть фашистского типа режи­мам, вроде гамсахурдистского в Гру­зии. Они создавали везде «вторую власть», так необходимый нам, при отсутствии реального разделения властей, противовес авторитарным тенденциям новых республикан­ских правителей, не давали возник­нуть межреспубликанским войнам. Они гарантировали тот минимум стабильности, без которого молодая и хрупкая демократия выжить не может. Все это было ясно и детям, и не видеть это могли лишь люди, ос­лепленные желанием как можно скорее дорваться до власти. (Или да­же они все это видели, но зуд был уж очень силен).

Что же делать? Спокойно смот­реть, как неумолимо катится колесо, несущее расплату за дешевое власто­любие, самолюбование, легкомыс­ленную игру судьбами миллионов?

Шанс: покаяние победителей

Если то, что мы написали о логи­ке разрушения СССР, о моральном аспекте этого акта и имманентном истории механизме воздаяния «за грехи» — верно, выход есть лишь один. Демократам надо признать, что они совершили ошибку (слово «ошибка» — очень мягкое) — и мораль­ную, и политическую, — и хотя бы перестать совершать новые.

Пока вся политика новой демок­ратической власти после разруше­ния Союза — это лишенная какого-либо морального и идейного стержня политика, обнажающая и подтверж­дающая корыстность мотивов само­го этого разрушения. Лозунг этой политики — захватить все, что можно захватить безопасно. Все наследство Союза, которое новая Россия могла «прикарманить», она прикармани­ла, даже для приличия не предло­жив своим «братьям», соучаствовав­шим в «убийстве отца», раздел союз­ной собственности за границей. И не малейшей логики, кроме логики, порождаемой хватательным инс­тинктом, здесь нет. Мы признали не­зависимость Украины и тут же хва­таем себе Черноморский Флот, по­следний реальный смысл существо­вания которого — оборона побе­режья, ставшего в значительной степени украинским. Мы спокойно смотрели и смотрим на явные при­теснения русских в Прибалтике (Прибалтика — Европа, а Европы мы боимся), но из-за идиотских сообра­жений сиюминутной выгоды пыта­емся разжечь русский сепаратизм там, где никто русских не угнетает, -в Крыму. Мы приветствовали при­балтийский сепаратизм, помогав­ший нам «выкроить» из Союза свое царство, но пытаемся доказать тата­рам, якутам и чеченцам, что у них нет тех прав, которые есть у лито­вцев и эстонцев. Мы демонстриру­ем, что никакие наши клятвы (о не­рушимости границ, о восстановле­нии прав репрессированных наро­дов) нам не указ, и что единствен­ный разговор, который мы понима­ем — разговор в духе генерала Дудае­ва.

Дальнейшее движение по этому пути — это движение в пропасть и для России, и для российской демокра­тии. Для России — поскольку это сползание на югославский путь, на путь конфликтов, из которых — при любом их исходе — мы выйдем обедневшими, обессилевшими, изолиро­ванными. Потому что сохранение жалкой великодержавной позы по­сле того, как мы разрушили свою ве­ликую державу — это самый верный путь к упадку и ничтожеству. Для демократии — потому что в борющей­ся со всеми соседями и всеми сепара-тизмами внутри себя России демок­ратия не удержится. В ней будет происходить перерождение тепе­решней власти в диктатуру со все бо­лее националистической окраской, или же эта власть будет сметена вол­ной «новой правой», невротической реакцией народа на унижение.

Остановить это движение куда сложнее, чем развалить Союз. Про­шлого не вернешь. Но для того, что­бы помешать превращению бывшего союзного «пространства» в «про­странство борьбы всех против всех», сползание России к хаосу и диктату­ре, мы должны прежде всего пере­смотреть наше недавнее прошлое, дать себе отчет в том, что мы сделали в 1991 году, почему и для чего мы это сделали. Лишь «исправившись», мы можем избежать «наказания», и лишь «покаявшись», можно «исп­равиться».