Каждый исследователь, занимающийся проблемами становления и развития христианской религии, неизбежно сталкивается с вопросом, почему христианство утратило свое первоначальное социальное содер­жание.

Общеизвестно, что христианство возникло как идеология угнетен­ных. Но постепенно, в ходе длительной и сложной эволюции, оно в це­лом утратило первоначально присущие ему черты социального проте­ста, стало государственной религией Римской империи и объективно служило целям освящения и оправдания эксплуатации и деспотизма. Каковы же причины и движущие силы этой эволюции?

Тезис о чуть ли не сознательном проникновении рабовладельцев в общины с целью поставить христианство на службу своим корыстным интересам, достаточно наивный, но бытовавший в некоторых работах, ныне можно считать изжитым. Историки исследуют объективные соци­альные и социально-психологические особенности этого процесса. «Не только бедняки шли к проповедникам новой религии,— пишет советский исследователь А. П. Каждан.— Всякий, ощущавший себя неуютно в этом мире, мог откликнуться на призыв христиан. Разве купец, земле­владелец, оратор могли чувствовать себя уверенными под игом импе­раторского деспотизма?.. А чем больше богатых и способных людей вступало в христианские общины, тем сильнее они становились и вместе с тем все больше стирался прежний бунтарский дух» (А. П. Каждан. От Христа к Константину. М., 1965, стр. 249). Изменения в христиан­ской идеологии автор объясняет изменениями в социальном составе христианских общин. Если мы обратимся к другим работам, посвящен­ным истории раннего христианства, то увидим в них такое же объ­яснение.

На наш взгляд, это объяснение правильно, ибо вскрывает основной социальный фактор изменения религии, но вместе с тем недостаточно. Эволюция христианства в I—V веках н. э. была необычайно сложной и многообразной. Христианское учение не только теряет элементы соци­ального протеста, но и лишается специфически национальных черт. В то же время происходит, с одной стороны, включение в христианскую рели­гиозную систему таких элементов, как культ святых, икон, мощей, соот-

¹ Так, Я- А. Ленцман, перечисляя различные аспекты эволюции христианства в III — IV веках, пишет: «Все эти моменты тесно переплетаются друг с другом; их общей подоплекой были определенные изменения в социальном составе верующих» (Я. А. Ленцман.   Происхождение христианства. М.,  1958, стр. 264).

С. А. Токарев пишет: «К середине II в. в христианских общинах уже прочно захватили власть зажиточные элементы, рабовладельцы и торговцы. Им удалось по­давить это демократически-фанатическое течение» (С. А. Токаре в. Религия в исто­рии народов мира. М., 1964, стр. 485). Можно привести еще ряд аналогичных приме­ров.

106

ветствовавших представлениям широких масс простого народа, а с дру­гой — создание христианского богословия на базе достижений античной философии и логики, что связано, очевидно, с принятием христианства культурными слоями римского общества. Одним словом, христианство утрачивает черты, «привязывавшие» его к узкой социально-националь­ной группе, бывшей его первоначальной социальной базой, и приобре­тает другие черты, без которых оно не могло бы стать религией самых различных социальных и национальных групп римского общества.

Эта эволюция охватывает определенный отрезок времени, пример­но I—V века. Именно в этот период складывается христианская религи­озная система, в основных своих чертах сохранившаяся неизменной и до сих пор,— библейский канон и толкования к нему, догматическая теология, пышный и сложный культ, система церковной иерархии. И именно в этот период христианство завоевывает духовное господство в римском обществе, во всех его слоях и группах.

В последующее время, несмотря на широчайшее географическое распространение христианства, и в частности среди таких народов, о существовании которых в I—V веках и не подозревали, и даже не­смотря на глубочайшие социальные перемены, происшедшие в христи­анских странах, столь существенных изменений эта религиозная систе­ма уже не претерпевала. Христианство V века похоже на христианство II века меньше, чем на христианство XV или даже XX века ‘. Очевидно, эволюция I—V веков привела к возникновению идеологической систе­мы, обладавшей какими-то особенностями, позволившими ей завоевать монопольное господство в социально и национально неоднородном об­ществе. Приблизительно к V веку «механизм» преодоления нацио­нальных и социальных различий уже сложился и в дальнейшем суще­ственно уже не меняется.

В конечном счете эволюция христианства привела к созданию идео­логии, представлявшей собой принципиально новое явление в истории античного мира,— идеологии, ставшей идеологией всего общества, и к установлению новой формы духовной жизни общества — духовной жизни в условиях абсолютного господства одной идеологиче­ской системы. Ничего подобного предшествующее развитие античного (европейского) мира не знало.

Сложной социальной структуре античного общества соответствовал плюрализм идеологий. Различные системы распространялись в разных социально-национальных группах. Египетский крестьянин не мог быть стоиком или эпикурейцем. Но хотя в V веке структура римского обще­ства отнюдь не становится менее сложной, эпоха множества идеологий сменяется эпохой духовной монополии христианства.

На наш взгляд, утверждение, что к V веку наступает принципиально новый этап в духовном развитии греко-римского и вообще европейского мира — эпоха «духовной монополии» одной религиозной системы — христианства, не противоречит факту су­ществования расколов.

Во-первых, значение, какое придавалось в это время религиозным разногласиям, не должно скрывать от нас того факта, что в большинстве случаев (особенно это от­носится к большим догматическим спорам — арианскому, мокофизитскому) различий между борющимися течениями неизмеримо меньше, чем сходных черт. Это различия внутри одной идеологии, но не между идеологиями.

Во-вторых, возможность объединения в рамках одной идеологии самых различ­ных социальных и национальных групп сохраняется и при этих расколах. Так, арианами были готы, римские императоры и их окружение и часть александрийского плебса.

В-третьих, в истории христианства были такие периоды, когда ересей и расколов или вообще не было, или они представляли собой ничтожное меньшинство, а для нас важна именно возникшая с формированием христианской религиозной системы прин­ципиальная возможность идеологического единства социально и национально неодно­родного общества — единства, немыслимого в античный период.

¹ Мы говорим здесь о развитии религии там, где оно продолжалось беспрерывно и эволюцнонно (в католицизме и православии).

                                                                                                                                107

Постепенно христианскую религию принимают все новые и новые слои и группы, вносящие в нее новые и новые черты, новые и новые элементы. Поэтому, безусловно, без анализа того, с какими изменения­ми в социальном составе верующих связаны те или иные изменения в христианской идеологии, мы никогда не поймем причин ее эволю­ции. Но, на наш взгляд, на основе лишь этой исходной посылки нельзя объяснить, как христианская религиозная идеология смогла сохранить свое единство; почему она не распалась, вобрав в себя самые противо­речивые элементы; каков «механизм», при помощи которого христиан­ство могло удерживать в своих рядах людей с самыми разными инте­ресами, психологиями, различными культурными уровнями и традиция­ми, чего не .могла ни одна предшествующая идеологическая система. Наконец, неясно, почему такая принципиально новая форма идеологии возникла именно в I—V веках.

Одним из путей решения стоящей перед нами проблемы является, на наш взгляд, рассмотрение положения и интересов христианских ре­лигиозных идеологов, ибо, как мы знаем, никакие изменения в идеоло­гии не происходят сами собой. Любые изменения в идеологии осуще­ствляются идеологами. Всякая идеология представляет собой систему, развиваемую или охраняемую специально подготовленными для этого людьми, умеющими в специфических идеологических построениях выра­зить настроения и интересы различных классов и групп.

Первые идеологи и создатели христианства были, очевидно, выход­цами из эксплуатируемых слоев (или близки к ним), и их учение отра­жало миросозерцание и чаяния этой социальной группы. Им удалось вы­разить смутные идеи и настроения пассивного протеста в новом рели­гиозном учении, противостоящем традиционному иудаизму. Вместе с тем они были не просто представителями определенной социальной группы, но и религиозными идеологами, а это выделяло их из общей среды и ставило над нею, изменяло их социальное положение, формировало их особые стремления и интересы, выделяющие их в особую социальную прослойку. Их новое положение приносит им почет¹, а затем и мате­риальную выгоду,

Влияние и вес в обществе этих людей, а в конечном счете и их власть и богатство зависели от степени распространения христианского учения и за пределами данной социальной группы. Таким образом, с са­мого начала христианский религиозный идеолог не полностью при­надлежал группе, бывшей первоначальной социальной базой христиан­ства. Он был и в ней и до какой-то степени — вне её.

Разумеется, наличие специфических интересов и выделение в осо­бую прослойку не есть нечто характерное лишь для христианских ре­лигиозных идеологов. Особые интересы были и у языческих жрецов. Но в силу определенных обстоятельств эти специфические интересы стали у христианских идеологов преобладающими, полностью опреде­лив их деятельность, которая в условиях острейшего кризиса всей уста­новившейся политической организации общества того времени доволь­но быстро приобрела ярко выраженные политические и хозяйственно-организационные функции.

На наш взгляд, такими обстоятельствами были следующие:

1) В отличие от римского язычества, жрецы которого были, по су­ти дела, выбранными на определенный срок магистратам, христианст­во выделило группу лиц, живших исключительно за счет верующих, «как птицы небесные». Проповедническая и идеологическая деятельность очень рано стала у христианских идеологов не только основным, но и

¹ «И иных Бог поставил в церкви, во-первых, апостолами, во-вторых, пророками, в-третьих, учителями..! все ли апостолы? все ли пророки? все ли учители? все ли чудотворцы?» («1-е послание к коринфянам», XII, 28—29).

                                                                                                                           108    

единственным занятием’, что, безусловно, способствовало их выделе­нию в самостоятельную социальную группу.

2) Из этой группы «профессионалов» очень быстро вытесняется не поддающийся идеологической дисциплине «харизматический» элемент, и группа превращается в иерархическую организацию, подчиненную главной цели — пропаганде христианского учения ². Внутри такой орга­низации неизбежно возникали особые отношения и интересы. Отдель­ные члены стремились занять командные, руководящие посты. Но как могло осуществляться выдвижение в этой иерархической организации? Интересы ее членов не могли допустить выдвижения лиц, чья деятель­ность была бы опасной для организации, мешала бы достижению ее основной цели — распространению в обществе религиозной идеологии. Наоборот, талантливый человек, правильно понимающий задачи органи­зации, мог рассчитывать на быструю карьеру. Таким образом, церковная карьера требовала служения общим интересам иерархии. Выдвижение в церковкой организации было дополнительным стимулом к распростра­нению христианской идеологии. Иерархический интерес усиливал тот интерес, который наличествовал у христианских идеологов уже просто потому, что они были религиозными идеологами.

По .мере того, как распространялась христианская идеология, со­здавалась и оформлялась эта организация; условия жизни и интересы ее членов становились все менее и менее похожими на интересы и усло­вия жизни той группы, которая была социальной базой первоначально­го христианства. Если «пророки» и «учители», о которых говорится в «Дидахе»,— бедняки, живущие на милостыню бедняков и, как утвер­ждается в этом произведении, ничуть не хуже и не ниже ремесленни­ков, то уже такие епископы III века, как Павел Самосатский, были бо­гатейшими людьми (см. Е все в и и. Церковная история, VII, 30, 7 и да­лее), а виднейшие церковники IV века, когда христианство стало гос­подствующей религией, обладали колоссальным богатством и властью. Идеологи эксплуатируемых постепенно превратились в особую группу эксплуататоров.

Как мы уже говорили, смыслом существования церковной органи­зации была пропаганда, распространение в обществе христианской ре­лигиозной идеологии. Но как могла пропаганда привести к распростра­нению учения, являвшегося отражением жизни одной социальной груп­пы, в других группах, имеющих совсем иные условия жизни?

Первоначально христианство содержало в себе смутные социаль­ные идеи, и в нем явными были антиримская и антиэксплуататорская тенденции. Но дело не только в этих смутных социальных идеях. Це­лый ряд идей и представлений христианства, в том числе и те, которые никак не были связаны с социальной проблематикой, как бы «привязы­вали» его к той группе, в которой оно возникло и из которой вышли его основатели и первые адепты, и были чужды всему остальному рим­скому обществу.

Для успеха христианской пропаганды необходимо было свести на нет все эти идеи, отвечавшие потребностям лишь той узкой социальной группы, которая составляла его первоначальную социальную базу, и чуждые интересам и психологии иных социальных групп. В то же время было необходимо приобрести ряд новых черт, без которых идеологиче-

¹  Из «Дидахе» (XIII, I—7) видно, что «пророки» и «учители» жили исключительно за счет общин и никакой иной профессиональной деятельностью не занимались.

²  Подобная иерархическая организация религиозных идеологов представляла со­
бой для античного (греко-римского) мира такое же принципиально новое явление,
как и сама христианская религиозно-догматическая идеология, которую эта организация воплощала. Аналогии христианской церковной организации можно найти лишь в
жреческих корпорациях Древнего Востока, например, в организации древнеегипетского
жречества, которое держало в своих руках и иные функции умственного труда (астрономия, медицина).

                                                                                                                                109

екая система не могла распространиться в определенных социальных группах римского общества. Так, идеология, не стоящая «на уровне» достижений античной философии, не могла подчинить себе наиболее культурные слои, верхи общества. В то же время, не включив в нее раз­ного рода обряды и праздники, неразрывно связанные с самим строем жизни крестьянина, нельзя было рассчитывать на проникновение этой идеологии в деревню и тем более на духовное подчинение ‘.

И еще в стадии утробного развития христианства (деятельность апостола Павла) была начата грандиозная идеологическая работа, на­правленная па приспособление христианской идеологии к потребностям различных групп римского общества. Одним из основных факторов фор­мирования и закрепления организационных форм христианского движе­ния (как на уровне общины, так и в более централизованном виде) явился кризис политической организации на пространствах Римской им­перии, о котором мы упоминали выше.

Наличие организации позволяло — и позволяет поныне — сохранять преемственность и единство идеологии. Церковная организация предот­вращала опасности, возникавшие в результате увлечений и «отклоне­ний» отдельных церковных деятелей, она принимала в индивидуальной деятельности ее членов лишь то, что могло способствовать выполнению основной задачи — пропаганде, и отметала все опасное и ненужное. Ф. Энгельс сравнивал этот процесс с процессом «естественного отбора» (см. сб. К. Маркс и Ф. Энгельс о религии. М., 1955, стр. 158). Эволюция христианства не результат творчества отдельных лиц, а продукт кол­лективного творчества церковной организации. В конечном счете эта эволюция привела к созданию религиозной системы, сумевшей пол­ностью духовно подчинить все римское общество, системы, поражаю­щей современного исследователя своей законченностью, продуманно­стью, стройностью.

Таким образом, мы приходим к выводу, что процесс эволюции хри­стианства и превращение его в мировую религию объясняется не про­сто тем, что все принимавшие христианство социальные группы добав­ляли к нему новые черты и лишали его ранее присущих ему черт, но прежде всего целеустремленной работой иерархической организации христианских идеологов, приспосабливавших христианскую идеологию к нуждам пропаганды, причем эту работу стимулировали их особые со­циальные интересы.

Необходимо подчеркнуть объективность причин как возникновения особых со­циальных интересов, так и деятельности иерархии, направленной на изменения идео­логии. Христианский идеолог не мог не стремиться к распространению религии, а ее распространение было возможно лишь при условии ее постепенной эволюции. Поэтому мы видим, что в церкви интересы идеологов все время побеждают возникающее перио­дически в отдельных группках стремление к «сохранению чистоты» учения. Возникают два вопроса: 1) Насколько осознанными были социальные интересы идеологов? 2) На­сколько осознанной была работа по переработке идеологии? Отвечая на первый вопрос, мы.должны признать, что, хотя отдельные члены иерархии, безусловно, четко осознава­ли свои личные социально детерминированные интересы, общие интересы их социальной группы адекватно осознаваться ими не могли. Но это не мешало нх деятельности в направлении преследования этих общих интересов, как неосознанность классовых интересов не мешает деятельности представителей данного класса, направленной на достижение их социальных целей. Почему? Потому что эти интересы полностью совпа­дали со стремлением к распространению христианства и осознанность этого стремления, хотя и в искаженной, идеологической форме — как стремления к спасению душ,— была равносильна осознанию иерархией ее специфических интересов. Отвечая на вто­рой вопрос, мы должны подчеркнуть, что, на наш взгляд, доля сознательности в пе­реработке    идеологии    была,   во   всяком   случае,   немалой.    Украшая церкви, создавая

¹ А. Тойнби пишет: «В процессе обращения греко-римского общества в течение первых 5 столетий христианской эры ранняя христианская церковь сгладила дороги, по которым к ней приходили новообращенные, перенося местные культы и праздники от языческих богов к христианским святым и переводя христианские верования в тер­мины греческой философии* (А. ТоуnЬее. А Нistorian’s Арргоасh tо Rеligion. Охford,   1956,   р.   160).

                                                                                                                           110

красивую службу и т. д., церковные иерархи, безусловно, понимали, для чего они это делают. Часто в пропагандистских целях сознательно совершались и более важные действия, направленные на развитие идеологии. В этом отношении очень характерно одно место из «Слова о жизни святого Григория Чудотворца» Григория Нисского, из­вестного церковного деятеля IV века. Григорий Нисский пишет, что его герой, «заме­тив, что неразумное и невежественное большинстве народа держится заблуждения идо­лопоклонства вследствие (соединенных с ним) плотских увеселений, чтобы достигнуть по отношению к ним успеха преимущественно в главном, то есть чтобы они вместо сует­ных предметов своего благоговения обратили взоры к богу, он позволил им веселиться в дни памяти святых мучеников, предаваясь радости и ликованию, дабы с течением времени сами собой перешли они к жизни более святой и строгой под руководством веры» {Григорий  Н и с с к и и.  Творения, ч. 8, М., 1871, стр. 193).

Но и такое объяснение эволюции христианства не может удовлетво­рить нас полностью. Остаются невыясненными два кардинальных вопроса.

Во-первых, если все дело в такого рода деятельности церковной иерархии, то почему же подобного рода система возникла лишь в опре­деленное время, а именно в I—V веках п. э.?

Во-вторых, какими бы ни были искусство и «хитроумие», развив­шиеся в церковной иерархии в ходе пропаганды христианства; объеди­нение в рамках одной идеологической системы таких противоречивых элементов, как достижения античной философии и логики и унаследо­ванные от далеких времен господства фетишизма, анимизма и перво­бытной магии представления наиболее отсталых слоев крестьянства,— явление настолько необычное и сложное, что, пожалуй, одним «хитро­умием» иерархии его объяснить нельзя. Как мы уже отмечали, эта идео­логическая система в основном создается, так сказать, руками религи­озных идеологов. Она отвечала их интересам, и сама иерархия религи­озных идеологов складывалась в целях создания такой системы. Поче­му же она не сложилась раньше, скажем, в V веке до н. э.? Очевидно, потому, что не было для этого объективных возможностей.

На наш взгляд, такую объективную возможность создали те соци­альные и социально-психологические процессы, которые происходили в римском обществе рассматриваемого периода.

Это было время постепенного разложения рабовладельческого спо­соба производства, бывшего основой античного общества. Господство рабовладельческого способа производства создавало некоторый ком­плекс жизненных условий, определенным образом влиявший на психику людей. Для античности характерно высокое развитие товарно-денеж­ных отношений, что предполагает рациональные методы ведения хозяй­ства, стремление к повышению производительности труда и, следова­тельно, некоторый (хотя и ограниченный рабовладельческим характе­ром производства) научный интерес. Для античности характерна также полиспая политическая система. Но постепенно рабовладение изживает себя. В III — IV веках вся рабовладельческая система римского обще­ства переживает глубокий кризис. Между тем в условиях, когда отсут­ствует революционный класс, способный разрешить внутренние проти­воречия общества, этот кризис приобретает затяжной характер. Он при­водит не к революционному взрыву, а к гниению общества. В то время как естественные связи, обусловившие внутреннее единство Римской империи, отмирают, их все более и более заменяют связи бюрократи­ческие. Чудовищный рост бюрократического аппарата и его роли в жиз­ни общества был одним из симптомов упадка, разложения общества. Произвол чиновников, тяжесть налогов, всеобщее бесправие вызывали недовольство не только простого народа, но и большинства перерожда­ющегося, феодализирующегося господствующего класса. В конце кон­цов организм империи ослаб до такой степени, что она уже не могла противостоять вторжениям варваров. Рабы и колоны перебегали к вар­варам или не оказывали им серьезного сопротивления, а многие пред­ставители господствующего класса  предпочитали договориться  с вар-

110

варской знатью, чем поддерживать одряхлевшую бюрократическую систему.

В отличие от гражданина полиса человек периода Поздней империи ощущает себя во власти чуждых и бездушных сил — бюрократического самодержавного государства, он чувствует бессмысленность существу­ющего, и, очевидно, именно это основная причина того социально-пси­хологического процесса, который определяется как «падение античного миросозерцания». Зашедшее в тупик общество как бы отворачивается от своих собственных проблем. Ощущение иррациональности общест­венного устройства вело к утрате веры в силы и способности человече­ского разума. Отсюда стремление к миропониманию, как бы гаранти­рованному от «земных», человеческих слабостей и покоящемуся на «прочных» основаниях «божественного откровения», которое сообщает заблудшему человечеству абсолютную истину ‘.

Стремление к идеологии, основанной на «откровении», порождало авторитет догмы. Это две стороны одного процесса. Если учение мыс­лится основанным на «откровении» и содержащим в себе абсолютную истину, оно воспринимается лишь как догма. Но в силу этого к рели­гиозной идеологии предъявлялись определенные требования: такая идеология должна представлять собой четкую систему, внутренне непро­тиворечивую, не допускающую различных толкований ².

Этот комплекс требований можно условно назвать религиозно-дог­матическим миросозерцанием³. Именно это миросозерцание обеспечило возникновение христианской мировой религии — идеологии настолько сложной и многообразной, что она оказалась способной стать единст­венной идеологией социально и национально неоднородного общества. Именно это миросозерцание, распространившееся в самых широких слоях римского общества, сплотило церковную иерархию, проделавшую огромную работу по созданию такой идеологической системы. Именно оно обусловило возможность создания такой структуры идеологии, кото­рая позволила церковной иерархии выхолостить, нейтрализовать те элементы идеологии первоначального христианства, которые препятство­вали его широкому распространению, и включить в него совершенно чуждые раннему христианству догматические положения и формы куль­та при сохранении единства идеологии. Оно, наконец, определило пути эволюции христианства  и особую структуру христианской   идеологии.

¹  Это нашло свое выражение в бурном росте интереса к религии, широком распространении разного рода религиозных учений (не только христианства, но и раз­
личных восточных культов, манихейства, гностицизма), в исчезновении к IV веку таких философских систем, как скептицизм и эпикурейство, победоносном шествии неоплатонизма, постепенно превратившегося в своего рода языческую теологию, и ряде
других процессов. Поздние идеологи язычества, например, Юлиан Отступник, стремясь
придать   своей   системе   характер   учения,   основанного   на   «откровении»,   изображали

Платона,   Плотина    и   даже   Гомера   и   трагиков   пророками, устами   которых   гласит божество.

²  Эти требования породили стремление к догматизации не только христианства,
по и других идеологических систем. Так, в язычестве распространяется идея о конеч­
ном тождестве всех философских школ (см. Ю л и а н. К невежественным киникам,
184В), высказывания столпов платонизма считаются непререкаемыми истинами (см.
Ю л и а н. К цинику Гераклию, 222В).

³  Разумеется, характерные черты сложившегося в эпоху Поздней империи
миросозерцания не сводятся лишь к стремлению утвердить религиозно-догматическую
идеологию: в это же время распространяется и пессимистический взгляд на земную
жизнь, и стремление к этизации религии, и смутные идеи равенства людей «перед
богом».

Христианство удовлетворяло и этим идейным стремлениям, и в этом — одна из причин его победы  в конкурентной  борьбе с другими  религиозными  учениями.

Но нас интересуют не вообще предпосылки распространения христианства, а прежде всего, предпосылки его превращения в религиозную систему особого рода, способную к монопольному господству в социально и национально неоднородном об­ществе, и здесь необходимо указать именно на стремление к религиозно-догматиче­ской идеологии.

112                                                      

Как уже говорилось выше, это миросозерцание требовало, чтобы происхождение учения было освящено самым высоким, божественным авторитетом; оно требовало также четкости и внутренней непротиворе­чивости учения, чтобы оно соответствовало представлению об абсолют­ной истине, возвещённой человечеству божеством. В христианстве таким высшим авторитетом был «божественный» основатель религии Иисус Христос, чьи слова и дела описаны в книгах «Нового завета», созданных его учениками, движимыми «святым духом».

Люди с религиозно-догматическим миросозерцанием не могли до­пустить мысли о том, что в «священном  писании» есть противоречия (хотя действительно их там сколько угодно), и принять идеологию, со­зданную теми, кто открыто противоречили божественному «священ­ному писанию» — высшему авторитету. Между тем «священное писа­ние» как раз и содержало в себе все те элементы идеологии, которые препятствовали широкому распространению христианства и которые иерархия должна была как-то устранить, затушевать, а именно эле­менты социального протеста, чрезмерно ригористическую этику, стро­гий монотеизм, отказ от пышной обрядности, запрещение изображений божества и т. д. Задача, стоявшая перед иерархией, на первый взгляд была невыполнимой—убрать ряд содержащихся в «писании» положений, не допуская противоречия с ним и не пытаясь его опровергнуть. Но рели­гиозно-догматическое миросозерцание создавало возможность для ее разрешения, определяло формы, в которых эта проблема могла быть ре­шена и которые одновременно представляли собой направления эволю­ции христианства.

Какие же формы идеологии позволяли вытравить из христианского учения его первоначальное социальное содержание и придать ему со­вершенно новые черты, не вступая в открытый конфликт со «священ­ным писанием»?

1) Как мы уже говорили, объективно «писание» противоречиво и потому само по себе удовлетворить потребность в четкой догматиче­ской доктрине не могло. Поэтому христианское учение как бы удваи­вается. Наряду с учением первоначального христианства, зафиксиро­ванным в «писании» и признанным священным, создается стройная и четкая богословская система. Она создается на базе «писания» как ло­гическое примирение его противоречивых положений друг с другом, а также с достижениями античной философии и логики. Сами христиан­ские идеологи в соответствии со своим миросозерцанием мыслили это как уяснение в терминах человеческой логики «божественных истин» ‘.

Христианское учение постепенно приобрело вид стройной и четкой идейной системы. Противоречия между отдельными положениями «пи­сания», принятыми как аксиомы, были или затушеваны при помощи раз­ного рода ухищрений, или оговорены как тайны, непостижимые челове­ческому уму. Но ведь сама бьющая в глаза противоречивость и нело­гичность первоначального христианства была его неотъемлемой чертой. На всех произведениях «Нового завета» лежит печать совершенно осо­бого, скорее поэтического, чем философско-логического, способа мышле­ния основателей христианской религии, соответствующего, очевидно, психологии того слоя, в котором зародилось это религиозное учение. Переложение этого учения на язык логики так же ведет к утрате его индивидуальных черт, как, например, пересказ стихов Пушкина в рас­суждениях типа «что хотел сказать поэт в этом стихотворении». При­миряя отдельные положения «писания» друг с другом и с требования­ми  античной фнлософско-логической  мысли, теологи   приходили  к ре-

¹ Процесс формирования христианской догматики отражен во многих работах— таких, как классические труды А. Гарнака, В: Болотова, А. Спасского. Из новейших рапот следует отметить книгу Г. А. Вольфсона — Н. А. Wolfson. Тhе Рhilosophy of Church Fathers. Саmbridge, Маss., 1964.

                             113

зультатам, которые никогда не могли прийти в голову первым христиа­нам, например, к догмату о «единосущной троице».

Но именно создание догматического богословия сыграло громад­ную роль в превращении христианства в идеологию всего римского об­щества.

Во-первых, этим удовлетворялась потребность в догматической, непротиворечивей системе, существовавшая в различных социальных груп­пах римского общества того периода.

Во-вторых, христианская теология, создававшаяся с учетом ряда достижений античной мысли, в какой-то мере приобрела вид философ­ской системы, что сделало ее доступной и приемлемой для лиц высокой культуры и высокого интеллектуального уровня, облегчило проникнове­ние христианства в высшие слои общества.

2)   Как отмечалось выше, религиозно-догматическое миросозерцание требовало не только непротиворечивoй догматической системы. Оно требовало также, чтобы эта система была не плодом могущего ошибаться человеческого разума, а истиной, возвещенной божеством и зафиксированной в «священном писанин». Таким образом, к «писанию» предъявлялись требования, которые оно объективно удовлетворить не могло.
Для удовлетворения этой потребности христианскими идеологами создается особая «наука» о толковании Библии — экзегетика. Для приведения в соответствие «писания» и системы христианского богословия экзегетика должна была пользоваться софистически-логическими методами, а там, где она сталкивалась с местами, настолько противоречащими богословию и потребностям римского общества, что даже искуснейшей софистической логики было недостаточно (особенно это от­носится к древнееврейским произведениям «Ветхого завета»), начинались поиски скрытого, аллегорического смысла. Аллегорический метод толкования допускал полный произвол в отношении текста, ибо никакого логического критерия, позволявшего определить, какие места следует понимать буквально, а какие аллегорически, не былo и быть не могло. И все-таки такой критерий был, и определялся он интересами иерархии и потребностями религиозной пропаганды. Все положения, мешавшие пропаганде, толковались аллегорически. С другой стороны, для всех необходимых пропаганде нововведений, как бы ни были они чужды духу первоначального христианства, можно было найти оправдания и обоснования в каком-нибудь тексте «священного писания».

Так само благоговейное отношение к букве «писания», характер­ное для религиозно-догматического миросозерцания, способствовало утрате его первоначального «духа».

3)   Потребность в четкой, непротиворечивой и поэтому не могущей вызывать разных толкований догматической доктрине в конце концов привела к выражению этой доктрины в виде ряда формул — «символа веры». Но сама эта четкость изложения учения, точность содержащих «божественную истину» формул создала в то же время возможностьвключения в христианскую религиозную систему массы чуждых первоначальному христианству и даже, как это ни парадоксально, самим этим формулировкам представлений.

При наличии «символа веры» возникает совершенно определенный критерий того, кто является и признается христианином. Христианин — это человек, верящий в истинность сформулированного в «символе ве­ры» христианского учения (плюс совершающий вытекающие из данного учения обряды). Именно этот критерий позволил объединить в рамках христианской религии людей с самыми разными установками и пред­ставлениями, не разрушая единства идеологии.

В самом деле, вера в истинность «символа» совершенно не требует понимания его философской основы. Можно знать «символ веры» на­изусть, не только не понимая, но даже и не интересуясь сформулиро-

114

ванными в нем богословскими построениями, удовлетворяясь эмоцио­нальным воздействием культовой стороны религии. Это позволило церковным идеологам превратить культ в настоящее театральное пред­ставление, что глубоко чуждо духу первоначального христианства, и бо­лее того — включить в религиозную систему ряд элементов культа, про­тиворечащих идеям «писания». Наиболее яркий пример — культ икон. Изображение на иконе бога в образе величественного старика с боро­дой фактически противоречит учению о боге как о духе. Но посред­ством искусных толкований это противоречие скрывается ‘. То же самое можно сказать о культе святых и богоматери, фактически противоре­чащем монотеизму, о культе «мощей» — пережитке диких фетишистских представлений и т. д. Включение в религиозную систему всех этих эле­ментов культа позволило христианству подчинить себе громадную мас­су наиболее темных и отсталых элементов общества. При этом приня­тие ими христианства практически никак не изменяло основных черт их миросозерцания, остававшегося «диким», «языческим», пропитанным магическими, политеистическими и антропоморфистскими представле­ниями.

Но это никак не препятствовало единству религии, не создавало двух христианств — «культурного» и «дикого». Во-первых, и «символ ве­ры» и ритуал были общими для всех, хотя одни понимали смысл «сим­вола веры» и знали учение Иоанна Дамаекина об иконах, а для других «символ веры» был лишь набором слов, священных, но непонятных, а изображение на иконе — истинным портретом бога. Во-вторых, призна­ние истинности христианской теологии, даже при полном непонимании ее смысла, определяло направление духовного раз-вития верующего. Ес­ли верующий стремился углубить свои представления о религии и о боге, его вера в истинность теологии не позволяла ему создавать какую-либо свою или принимать какую-либо иную теологию, кроме христи­анской.

«Священное писание», догматическое богословие, экзегетика и сложный, многогранный и пышный культ — необходимые элементы этой идеологической системы, каждый из которых выполняет определенные функции и в то же время предполагает наличие других элементов. В за­висимости от психологии верующего такая идеология могла представ­ляться и глубочайшей философской системой, и набором нелепейших суеверий, и монотеизмом, и политеизмом.

В настоящей работе мы стремились показать, что при дальнейшем исследовании эволюции христианства следует учитывать, что превраще­ние христианства в мировую религию стало возможным при наличии трех взаимосвязанных условий, каждое из которых необходимо, но не  достаточно.

1) Объективная возможность создания церковной иерархией рели­гиозной идеологии нового типа, подчиняющей все общество, заключа­лась в социально-психологических изменениях, вызванных кризисом рабовладельческого способа производства, охватившим разные слои общества, в стремлении к основанной на «откровении» религиозно-догматической идеологии. Именно это новое миросозерцание с харак­терными для него преклонением перед буквой содержащего «божествен­ное откровение» учения и стремлением к четкой и непротиворечивой доктрине создавало формы, только в которых церковная иерархия и могла преобразовать христианское учение, не вступая в конфликт со «священным писанием», и объединить в рамках христианской религиоз­ной системы самые противоречивые элементы, удовлетворяющие потреб­ностям различных социальных групп.

¹ См. по этому вопросу работу N. H. Ваynes.  Idolatry  аnd thе  Еаr1у Сhurch. 1955, б книге: «Вyzantine Studies and other Essays», London,  1955.