В СНГ входят страны, очень далекие друг от друга как географически, так и по глубоким основаниям своей культуры. То, что их объединяет, связано ис­ключительно с разнообразными последствиями их пребывания в составе Рос­сийской империи, а затем возникшего на территории этой империи и пред­ставлявшего собой ее новое воплощение СССР. СНГ — это третья форма орга­низации одного и того же российского имперского исторического пространст­ва. Задача данного доклада — показать логику интеграционных и дезинтеграци-онных процессов, идущих на этом пространстве, и их значение для России.

1

Российская империя по своей внутренней структуре значительно отлича­лась от «заморских» колониальных империй западноевропейских стран. Она возникла за счет последовательного расширения самодержавного русского го­сударства, постепенно подчиняющего народы, живущие по периферии Рос­сии, — очень разные по своей культуре и численно уступающие русским (к на­чалу Первой мировой войны русские составляли 44% населения империи). Народы становились подданными династии Романовых, а их земли превраща­лись в окраины империи¹.

В отличие от западных колониальных империй, в Российской империи не было четкого разграничения «метрополии» и «колоний» и различий в правовом положении граждан и подданных. Русские не обладали большей свободой, чем «инородцы», наоборот, некоторые «инородческие» окраины пользовались зна­чительно большей свободой, чем жители собственно русского «ядра империи». Если англичане или французы могли выбирать свои власти, в то время как их колонии управлялись назначенными метрополией чиновниками, в России, на­против, парламенты могли существовать в Польше и Финляндии, в то время как собственно Россия управлялась полностью авторитарно. А крепостное право, господствующее в центре империи, не распространялось на большинст­во окраин. Империя была российской, русской не потому, что русские были в ней «народом господ», а потому, что возникла из расширения русского ядра и ее императоры были русскими и православными.

Во второй половине XIX — начале XX века Российская империя подтачива­лась процессами модернизации: распространением грамотности, средств сооб­щения и информации, урбанизации и развитием рыночных отношений, демо­кратизацией социальной жизни. Эти процессы привели к двум последствиям.

С одной стороны, Российская империя стала осознаваться не просто как империя Романовых, но как национальное русское государство. Началась рус­ская националистическая славянофильская агитация за ликвидацию сохраняв­шегося самоуправления окраин и их административную интеграцию с собст­венно русским землями, русификацию «инородцев», русскую колонизацию их земель и ограничение социальной роли нерусских. Императорская власть при­няла и постепенно стала осуществлять эту националистическую программу. Радикальный поворот к «национально русской» политике произошел при Александре II, когда в России было отменено крепостное право и проведены

реформы, направленные на модернизацию и демократизацию общества.

С другой стороны, в окраинных этносах также шли процессы образования современных наций. Распространялась не только русская грамотность, но и грамотность на постепенно приобретающих литературную форму языках народов окраин. У этих народов формировалась своя буржуазия, интеллиген­ция и бюрократия. Императорская власть даже способствовала возникнове­нию у наиболее отсталых окраинных наций своих интеллигенции и бюрокра­тии, необходимых для управления ими. Идейная эволюция этого слоя проис­ходила от преданности империи как носителю прогресса через стремление со­хранить и модернизировать национальную культуру и противодействовать ру­сификации к политическому национализму — автономии и сепаратизму, ана­логично процессам, происходившим в других империях.

Русский национализм и националистические движения окраинных этносов, борясь друг с другом, взаимно друг друга усиливали. Чем больше империя ос­мысливалась как национальное русское государство и переходила к политике русификации, тем больше было противодействие этой политике со стороны поднимающихся национальных движений. И наоборот — чем сильнее и опаснее были эти движения, тем активнее становились усилия по их подавлению и ру­сификации. Национальная борьба все более расшатывала организм империи.

Перенапряжение российского государства в Первой мировой войне и рево­люция в центре империи привели к бурному росту и организационному оформлению автономистских и сепаратистских движений окраинных народов. Следствием исчезновения самодержавного, авторитарного «обруча», скрепля­ющего империю, стали ее дезинтеграция и распад. В период Гражданской вой­ны на окраинах России возникло множество в основном очень непрочных и слабо организованных национальных государственных образований.

Российская империя распалась по тем же причинам (ослабление государст­венного организма в результате образования современных наций, перенапря­жение и поражение в мировой войне и революция), которые привели к разру­шению в это же время других континентальных империй — Австро-Венгерской и Османской. Однако в отличие от них Российская империя смогла восстано­вить свое единство на большей части своей территории и возродиться в новом воплощении — СССР.

2

Отличие судьбы Российской империи от участи Османской и Австро-Вен­герской связано с тем, что в России на волне демократической революции к власти пришла партия большевиков, носительница интернационалистичес­кой квазирелигиозной идеологии. Можно сказать, что большевики смогли в новой форме восстановить единство Российской империи именно потому,

что они к этому не стремились. То, что им удалось победить лишь на историче­ской территории России, мыслилось ими как относительно случайное и вре­менное явление, задержка на пути мировой социалистической революции. Со­зданное ими государство также рассматривалось как «временное» — не как пре­емник великой империи прошлого, а как плацдарм революции и будущего все­мирного объединения народов, в котором национальные различия и государ­ственные границы исчезнут вообще. Это отразилось и в самом названии ново­го государства, в котором нет никакого национального определения и никако­го указания на преемственность с империей, — не какой-нибудь «Российский союз», а просто Союз Советских Социалистических Республик, т.е. федерация равноправных национальных республик, поскольку они являются советскими и социалистическими.

Ясно, что в ситуации выбора между большевиками и «белыми», стремящи­мися восстановить «Великую Россию», у окраинных народов колебаний быть не могло. Интернационализм большевиков, их борьба с проявлениями русско­го шовинизма, готовность реализовывать националистические программы не­русских народов — при единственном условии, которое тогда могло рассматри­ваться националистами как не столь важное, а именно господстве коммунис­тической партии — смогли «разоружить» относительно слабые национальные движения большинства народов окраин, еще не ставших полностью готовыми к самостоятельному государственному существованию нациями. Были потеря­ны лишь земли наиболее сформировавшихся как современные нации европей­ских по культуре народов — поляков, финнов и народов Балтии, а также вошед­шей в состав Румынии Молдовы.

Идея федерации, в которой на условиях равноправия и добровольности входили бы громадная Россия с ее имперской историей, маленькие Грузия и Армения, Украина и Белоруссия с еще не полностью сформировавшимся на­циональным самосознанием, мусульманские этносы Средней Азии и Азербай­джана и множество других народов с разными культурами и разных уровней развития, была совершенно утопичной. Но созданное большевиками государ­ство и не было федерацией.

Провозглашенный большевиками добровольный федеративный союз рав­ноправных народов изначально был фикцией, хотя и имевшей непререкаемое догматическое значение. Тоталитарный, квазирелигиозный характер больше­вистской идеологии исключал добровольность и федеративность. Фактически большевики воссоздали унитарное государство, в котором все пространство Российской империи управлялось из одного центра значительно более жестко, чем при самодержавии.

Впрочем, воссоздание Российской империи было уже невозможно. Но не­возможно было и превращение «имперского пространства» в федерацию рав­

ноправных народов. Скрепить это пространство, сформировать его как единое государство можно было только так, как это сделали большевики, — создав го­сударство, основанное на догматически принятых идеях равноправия и феде-ративности, что смягчало стремление народов к выходу из него и к государст­венной самостоятельности, и в то же время жестко унитарное, способное госу­дарственным террором подавлять такие стремления. Именно это соединение несовместимого, возможное лишь при догматической идеологии, придало большевистскому государству относительную прочность.

Однако большевистские идеология и организация могли лишь задержать необратимые процессы. Российская империя просуществовала несколько сот лет. Государство, созданное на этой же территории большевиками, просущест­вовало 74 года, на протяжении которых его единство подтачивалось продолжа­ющимися на его территории процессами образования современных наций и постепенным упадком скреплявшей его идеологии — теми же, но принявши­ми новые формы, процессами модернизации, которые разрушили Российскую империю.

3

Российская империя разрушалась и русским национализмом, стремящим­ся превратить ее в национально русское государство, что было все менее воз­можно, ибо окраинные этносы постепенно становились современными наци­ями, и национализмом этих окраинных этносов. Так же, «с двух концов», раз­рушалось и советское государство.

Государство, созданное большевиками, вначале не мыслилось ими как пре­емник империи. Но унитарное авторитарное государство, возникшее на терри­тории империи, в котором «ядром» и самой мощной частью являлась этничес­кая Россия, естественным центром которого была Москва, единым языком управления которого мог быть лишь русский язык и во главе которого должны были находиться только русские или обрусевшие, — это, вне зависимости от ха­рактера официальной идеологии, новое воплощение империи. В таком госу­дарстве «сама собой» неизбежно восстанавливается имперская иерархия наро­дов во главе с русским.

Отчасти это отражалось даже в его формальной организации, которая именно потому, что была лишь формальной, могла совершенно не соответст­вовать реальному механизму управления. «Теоретическая» конструкция совет­ской Конституции предполагала правовое равенство России и Грузии, но даже в чисто теоретической конструкции не могло быть равенства России и Бурятии или Адыгеи, которые считались автономными республиками в составе РСФСР. Кроме того, Россия не имела многих атрибутов государственности, которые имели другие республики, — своего ЦК, своих академий, творческих

союзов, ибо молчаливо подразумевалось, что союзные ЦК и академии и есть «в основном российские» и потому создание особых российских не нужно и опасно, может стать источником дезинтеграции. И действительно, когда в конце советского периода возникли отдельные российские органы власти, это означало конец СССР.

По мере упадка «эсхатологических» раннебольшевистских ожиданий мировой революции СССР все более осознавался уже не столько как зародыш будущего всемирного социалистического и коммунистического объединения человечества, возникновение которого переносилось во все более туманное будущее, сколько как продолжение и новое воплощение тысячелетнего русского государства. Афак-тически — как то же самое государство, создававшееся и расширявшееся русски­ми самодержцами и победами русских полководцев, чьими именами назывались советские воинские ордена. Если Ленин, основатель советского государства — страстный интернационалист и ярый враг русского шовинизма, то Сталин одно­временно и «верный ученик Ленина», новый «классик марксизма», и «классичес­кий» русский авторитарный владыка, «верный ученик Ивана Грозного и Петра Первого». Созданный при Сталине гимн, заменивший «Интернационал», содер­жит слова, в которых удивительно причудливо переплетаются имперские и интер­националистические образы и идеи: «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь» (республики — свободные, но их союз тем не менее нерушимый и вечный, и сплотила их одна великая республика — Русь).

Сталин восстановил многие элементы символики Российской империи и подчеркивал особую роль и особое величие русского народа, который теперь официально объявлялся «старшим братом» других советских народов. Возрож­далась политика русификации, и если в 1920-е годы новые литературные язы­ки народов СССР создавались на основе латинской графики, то теперь они пе­реводились на русскую. На государственном уровне возрождался антисеми­тизм. Расширялось населенное русскими пространство. Сталин завершил то, что не смог сделать царизм, — очистил Крым и территории ряда северокавказ­ских народов от местного населения, открывая их для русской колонизации. Восстановил он и территорию империи — возвратил утраченные в период рево­люции и Гражданской войны в России («русской смуты») балтийские страны и Молдову.

Очень характерно, что расширение территории СССР при Сталине не пере­шло старых границ Российской империи². Возникшие после разгрома Герма­нии и советской оккупации Центральной Европы коммунистические государ­ства, даже принадлежавшая Российской империи, но слишком большая и об­ладающая слишком развитым самосознанием Польша, уже не были включены в СССР как союзные республики, что наверняка случилось бы при Ленине. Сталин явно опасался, что непосредственное их присоединение к СССР может

подорвать существующее в нем соотношение «национальных сил» и привести к утрате доминирующего статуса русского народа.

Таким образом, империя приобрела форму трех концентрических кругов. Первый круг — РСФСР, в которую входили на правах «автономий» многочис­ленные относительно малые окраинные народы и нации, земли которых были расположены «внутри» собственно России. Второй круг — СССР, куда входили и «инородческие» окраины Российской империи, ставшие «союзными респуб­ликами», теоретически равноправными с Россией. Третий круг — громадный ареал государств, входящих в «соцлагерь», теоретически полностью независи­мых и связанных с СССР только партийными узами и межгосударственными соглашениями.

Эпоха Сталина — эпоха предельной интенсивности обоих противоречащих друг другу компонентов осмысления советского государства: марксизма—ле­нинизма, ставшего догматической квазирелигией, и яркого и агрессивного русского национализма и шовинизма. Их соединение, при отсутствии осозна­ния противоречий между ними, могло быть достигнуто лишь жесточайшим террором и громадными внешнеполитическими успехами государства — раз­гром Германии и появление «социалистического лагеря» как бы «легитимизи­ровали» эту причудливую комбинацию.

После «разоблачения культа личности» интенсивность обоих этих компо­нентов несколько ослабла — следующие правители уже и не «классики марк­сизма», и не новые Иваны Грозные и Петры I. Но постепенный упадок марк-систко-ленинской идеологии и ослабление идеологического контроля привели к тому, что русский национализм начал оформляться как относительно само­стоятельное идейное течение, стремящееся утвердить национально-русский характер государства и ограничить в нем роль меньшинств. И, как и в Россий­ской империи, центральная власть (русская) поддалась давлению русского на-ционализма³.

Но параллельно этому процессу наблюдались явления прямо противопо­ложные. Как и в Российской империи, русификация шла параллельно с разви­тием из окраинных этносов современных наций, которым делалась все более тесной «оболочка» становящегося все более русским государства.

4

Источником мощи СССР было не то, что он был империей русского наро­да, а то, что он был государством, основанным на коммунистической идеоло­гии. СССР мог пользоваться поддержкой миллионов сторонников в «капита­листическом мире», сохранять лояльность советских народов и народов стран «народной демократии» только потому, что государство, которое «изнутри», и прежде всего русскими, рассматривалось скорее как продолжение и новое

воплощение Российской империи, «вовне» представало как воплощение ин­тернационалистической коммунистической идеологии, как государство, осно­ванное на равенстве и братстве народов.

Коммунистический интернационализм был закреплен догматически и на­кладывал жесткие ограничения на возможности трансформации СССР в рус­ское национальное государство. Федерализм имел непререкаемое значение. И хотя реальное управление государством было строго унитарным, а федера­лизм — фиктивным, интернационалистические и федералистские догмы не были просто фикцией. Их поддержание требовало реальных действий.

В СССР проводилась колоссальная работа по превращению «ранее отста­лых» народов в полноценные «социалистические» нации⁴. Изучались и коди­фицировались языки, создавались словари и учебники, изучался фольклор, при государственной поддержке создавались и развивались «социалистические по содержанию», но «национальные по форме» литература, театр, современная музыка. Культивировался, хотя и в уродливых, ущербных формах, при призна­нии русского превосходства и замалчивании всего связанного с сопротивлени­ем русскому завоеванию, республиканский патриотизм. Государство стреми­лось развивать национальную интеллигенцию и бюрократию, что диктовалось как необходимостью управления, так и идеологическими догмами. И если в на­чале, во времена Ленина, при всем искреннем интернационализме раннего большевизма, реально окраинными республиками управляли не местные ком­мунистические элиты, которых просто не было, то затем, несмотря на новые русско-шовинистические элементы в идеологии и политике, руководство в рес­публиках перешло к местным кадрам. Стремление ускорить модернизацию от­сталых народов привело к созданию системы привилегий для них при приеме в вузы, в партию, на работу, которая одновременно была системой дискрими­нации русских, сохранявшейся до конца советской эпохи, — плата за призна­ние их «старшими братьями».

Устанавливались границы союзных и автономных республик. Они, как и сама иерархия союзных республик и автономий, устанавливались в значи­тельной мере произвольно и случайно, поскольку при полной централизации управления в СССР границы имели условное и скорее административное зна­чение. Вначале они были относительно лабильны, но по мере общего «окосте­нения» советского государства становились все более неподвижными. Перевод республики в иной статус или присоединение к ней области другой республи­ки, относительно легко осуществлявшиеся при Сталине и еще возможные при Хрущеве, в дальнейшем полностью прекратились. Границы внутри страны практически приобрели незыблемость государственных.

Государство стремилось создать в республиках все атрибуты полноценных «социалистических» наций и государств. В каждой республике должны были

быть свои ЦК, Верховные советы и Советы министров, свои академии наук и творческие союзы, свои театры и филармонии, издательства и газеты на на­циональных языках, свои памятники признанным идеологически приемлемы­ми великим людям прошлого.

Пока сохраняла свое значение коммунистическая идеология и государство управлялось не своими формальными конституционными органами, а подчи­няющимся жесткой дисциплине партаппаратом, это не угрожало его единст­ву — федерализм оставался «камуфляжем», фикцией. Но постепенный упадок коммунистической идеологии вел к тому, что фиктивный федерализм начал приобретать своеобразное воплощение в реальности.

СССР к концу своей жизни, естественно, не был той федерацией, которую провозглашала советская Конституция и которая вообще существовать не мог­ла. Но он уже не был и таким унитарным образованием, каким должен был быть на основании постепенно становящегося формальным централизма КПСС. Республиканские власти непрестанно выражали свою преданность Москве, и удовлетворенная этим и стремящаяся лишь к «стабильности» Моск­ва не вмешивалась во «внутренние дела» республик. Фактически националь­ные республики превращались в нечто вроде «вассальных царств», где безраз­дельно правили местные элиты, руководимые несменяемыми рашидовыми, кунаевыми, алиевыми.

К концу советского периода «обруч» коммунистической идеологии, скреп­ляющий государство, предельно ослаб, а степень готовности нерусских наций СССР к самостоятельному государственному существованию была уже во мно­го раз выше, чем в момент распада Российской империи. Национальные госу­дарства «вылупились» из «советского яйца» уже почти полностью сформиро­вавшимися национально-государственными организмами. Поэтому и сам этот распад произошел значительно менее болезненно, чем распад 1917 года.

Однако, говоря о предпосылках распада СССР, мы, очевидно, должны раз­личать его объективную неизбежность и субъективную готовность к нему об­щества. Особенностью распада СССР было сочетание очень высокой степени объективной неизбежности (сама легкость этого распада свидетельствует о том, что СССР не только «созрел» для него, но и «перезрел») и очень низ­кой — субъективной подготовленности. СССР находился на грани смерти, но советское общество об этом не подозревало.

5

Такая неготовность общества к катаклизмам проистекала из самой его при­роды. Тоталитарное общество — и руководство, и население — «по определе­нию» не знает себя, у него нет инструментов самопознания. Его болезни и сла­бости глубоко спрятаны от него самого. Поэтому и реформирование, предпри­

нятое Горбачевым, было попыткой лечить организм, анатомия и физиология которого были неизвестны не только реформаторам, но и никому в стране. Ес­тественно, что общество столкнулось с абсолютно непредвиденными результа­тами преобразований.

Самым важным из таких непредвиденных результатов было быстрое разру­шение союзного государства, которое, как стало «выясняться» лишь в ходе пе­рестройки, скреплялось только «обручем» КПСС и распалось, как только он был снят. Распад этот не был подготовлен какой-то длительной антиимпер­ской и сепаратистской борьбой, как, например, борьба за независимость Ин­дии, которая велась десятилетиями. В условиях СССР, где цензура подавляла любую свободную мысль, а КГБ — любые попытки самоорганизации общества, такая борьба была просто невозможна. Поэтому и развал страны произошел с удивительной скоростью.

В национальных республиках либерализация вызвала к жизни националис­тические движения — как сепаратистские, прежде всего в относительно поздно присоединенных к СССР республиках Балтии, Молдове и Западной Украине, так и направленные не столько против центра, сколько против других народов СССР, но также расшатывавшие единство государства конфликты, в числе ко­торых армяно-азербайджанское столкновение в Нагорном Карабахе, нацио­нальные споры в Грузии и Центральной Азии. Эти движения не представляли смертельной угрозы для государства и могли быть подавлены силой. Но их ус­мирение означало бы конец предпринятой Горбачевым либерализации и демо­кратизации, поэтому центр на него не решился. Между тем по мере ослабления центра, роста «низовых» националистических движений и опасностей, исходя­щих от неконтролируемых процессов в России, республиканские номенкла­турные элиты все более сами склонялись к сепаратизму. Они быстро приходи­ли к пониманию того, что в их руках есть механизмы, позволяющие контроли­ровать их страны, и что независимость означает для них освобождение и от контроля Москвы, и от угроз со стороны местных националистов, лозунги ко­торых они таким образом перехватили бы, а также защиту от неконтролируе­мых процессов, происходящих в России и других республиках, и резкое повы­шение социального статуса.

СССР разрушался не только в национальных республиках, но и в РСФСР, где Горбачев столкнулся с антикоммунистическим демократическим движени­ем во главе с Ельциным, которое пришло к власти на Всероссийском съезде на­родных депутатов, после чего конфликт российской демократической оппози­ции и Горбачева принял форму конфликта российских и союзных органов вла­сти. Россия сама стала антисоюзной и «сепаратистской».

Идеология демократического движения в «перестроечной» России была очень аморфной, объединяя самые разные элементы, а сознание его руководите­

лей и последователей — в значительной мере эклектично. В нем присутствовал и реально демократический, «антиимперский» компонент. Но с ним сочеталась и совершенно другая составляющая — русско-националистическая. Одним из важнейших элементов агитации Ельцина и демократов было утверждение, что Россия эксплуатируется союзным государством, что ее ресурсы перекачиваются в нерусские окраины и что в СССР она не обладает всей полнотой прав, посколь­ку у нее нет своей академии наук, ЦК и прочих институтов. Здесь российские де­мократы солидаризировались с противниками горбачевского либерализма из противоположного, «имперского» и русско-шовинистического, лагеря.

Русский национализм стремился не к разрушению СССР, а к тому, чтобы он стал государством, где русское доминирование было бы открытым и безусловным. Но идея эксплуатации русских меньшинствами и их неполноправия в СССР была близка русским националистам, которые не могли не поддерживать создание рос­сийского президентства и борьбу за «интересы России» против союзной власти⁵. Ведь у других республик были уже свои президенты, а чем Россия хуже? И здесь русский национализм «попал в ловушку». Если центр еще мог как-то справиться с сепаратизмом окраинных республик, то с сепаратизмом самой России он спра­виться был не в состоянии. Борьба за «величие России» привела к разрушению то­го государства, в рамках которого Россия только и могла быть «великой».

Как и в Российской империи, в которой распад шел с двух сторон — и от на­ционализма русских, стремящегося сделать империю национально русским го­сударством, и от националистов народов окраин, стремившихся этого не допу­стить, распад СССР также был двусторонним. К нему стремился и «старший брат», который не хотел считаться с «младшими» и подозревал, что они его экс­плуатируют, и «младшие братья», стремившиеся выйти из-под его опеки.

Распад СССР был результатом совместных усилий самых разнообразных сил, и только некоторые и далеко не самые мощные из них сознательно и целе­направленно двигались к его разрушению. Организованный союзным руко­водством референдум в марте 1991 года продемонстрировал, что подавляющее большинство населения — и отнюдь не только в России — было за сохранение союзного государства. В России против Союза проголосовали только 19% — те, кто последовал призывам Ельцина и возглавляемых им российских демокра­тов. Но даже эти 19% не могут рассматриваться как принципиальные сторон­ники роспуска Союза. Такое голосование скорее носило характер протеста против политики Горбачева, чем выражало реальное стремление к ликвидации СССР. Практически никто и из голосовавших «за», и из голосовавших «про­тив» не мог предполагать, что СССР прекратит существование в этом же году.

Даже Ельцин и его ближайшие соратники, упорно боровшиеся с союзным центром и призывавшие голосовать на референдуме против СССР, не имели ясных представлений о будущем Союза. Борьба с горбачевским союзным руко­

водством была для них прежде всего не идейной борьбой с империей, а борь­бой за власть, в которой они могли использовать самые разные лозунги и самых разных союзников. И когда после августовского «путча» стало ясно, что центр предельно ослаб и больше не представляет для них угрозы, а нерусские респуб­лики готовы к отделению, российская власть стала угрожать им территориаль­ным переделом и фактически войной, если они выйдут из Союза, что, естест­венно, только способствовало усилению их сепаратистских стремлений. Идея Беловежских соглашений, положивших конец существованию СССР, возник­ла у российских лидеров в последний момент. Можно сказать, что эти соглаше­ния буквально «свалились на голову» неподготовленному к ним населению.

Это сочетание объективной неизбежности и легкости распада и субъектив­ной неготовности к нему, его неожиданности — специфическая черта гибели тоталитарной «советской империи». СССР пал не в результате военного пора­жения, не в результате длительной борьбы народов за освобождение и не в ре­зультате сознательного отказа от идеи империи главной, «имперской» нации. Распад произошел по непонятным для подавляющего большинства причинам настолько легко и быстро, что население, прежде всего русское, просто не мог­ло поверить, что это действительно факт, что государство, создававшееся века­ми и просуществовавшее века, окончательно погибло. «Несерьезность» акта роспуска СССР — где-то в Беловежской пуще собрались три человека и в одно­часье «за пол-литра» все решили — выглядела анекдотически и не позволяла осознать значение события.

Это во многом определило специфику русского «постимперского синдро­ма» и тех отношений, которые возникли на постсоветском, постимперском пространстве, оформившемся, за исключением стран Балтии, в Содружество Независимых Государств — СНГ.

6

И российское общество, и положение России в мире радикально измени­лись на протяжении очень короткого времени. Россия отказалась от «комму­нистических идеалов» и провозгласила цель создания нового демократическо­го общества с рыночной экономикой. Империя была разрушена. Распалось внешнее, защищающее СССР на «дальних рубежах» кольцо вассальных ком­мунистических государств. Беловежские соглашения «распустили» и сам Союз. Распад империи не остановился на границах России. Чеченцы, татары и другие народы «автономных республик» не могли согласиться с тем, что произвольно установленная Сталиным иерархия республик обрекает их на вечное отсутст­вие государственной самостоятельности, и также провозгласили свои автоно­мии суверенными государствами, отношения которых с Россией должны были строиться на договорной основе. Тем более что и сам Ельцин, стремясь зару­

читься их поддержкой, призывал их в период своей борьбы с Горбачевым брать «столько суверенитета, сколько можете проглотить»⁶.

Но готовность российского общества к этим революционным переменам была в большей степени «негативной», чем «позитивной». Люди были готовы скорее к отказу от старой системы, чем к созданию новой. Коммунистическая идеология, в которую практически уже никто не верил, не оказывала сколько-нибудь серьезного сопротивления. Идеи демократии и рынка были приняты относительно легко, ибо никаких серьезных альтернатив им просто не возни­кало. Но в тоталитарном обществе, у народа, вообще не знавшего на протяже­нии практически всей своей истории иной формы правления, кроме различ­ных модификаций деспотии, и иной формы национального существования, кроме как быть «главной» нацией в империи, не могло сложиться демократи­ческих ценностей⁷. Даже те, кто искренне принимал демократию идейно, со­вершенно не были готовы к ней психологически.

Поэтому Россия сразу же после провозглашения демократического госу­дарства встала на путь построения «управляемой демократии» — имитирующе­го демократические процедуры режима личной власти назначающих себе на­следников президентов. Как после революции 1917 года в новом идейном об­лачении возродилось традиционное для России авторитарное правление, так оно вернулось, хотя и в значительно более мягкой и «закамуфлированной» форме, и после революции 1991 года.

Аналогичные и взаимосвязанные процессы происходили и во внешнеполи­тической сфере. Как российское общество не было готово к демократии, так оно не было готово к неимперскому существованию и неимперской политике. Россия относительно легко и просто отказалась от идеологически мотивиро­ванной борьбы с «миром капитализма». Но это привело к возвращению к «до­советской» империалистической картине мира начала XX века — мира, в кото­ром все государства ведут борьбу за «сферы влияния» и каждое стремится под­чинить себе другие, т.е. даже к некоторой архаизации внешнеполитического мышления. Возможность иного типа отношений между государствами кроме доминирования или подчинения и иных целей внешней политики кроме до­стижения доминирования и избежания подчинения просто не воспринималась общественным сознанием. Оно было готово признать, что «Россия потерпела поражение в холодной войне», но естественным стремлением потерпевшего поражения является «подняться с колен», что понималось как борьба за сохра­нение и возвращение великодержавного статуса и своей сферы влияния — «Россия была, есть и будет великой державой».

Поэтому как с момента провозглашения демократического российского го­сударства оно стало трансформироваться в авторитарную «управляемую демо­кратию», так с момента распада империи началась борьба за ее восстановление.

Те же люди, которые активно способствовали разрушению «советской импе­рии», тут же, без «задержки на переосмысление», пытались ее восстановить. Те же люди, которые провозгласили идеи демократии и видели в западных демо­кратиях своих союзников, стали бороться с расширением западных союзов — союзов демократических государств для защиты демократии. Те же люди, ко­торые только что призывали «брать столько суверенитета, сколько можете про­глотить», с невероятной жестокостью начали подавлять чеченский сепаратизм.

Мы говорили о трех концентрических кругах советской империи. После ее распада Российская Федерация, включающая автономии, сохранила прежние границы. СССР, за вычетом стран Балтии, был преобразован в СНГ. А страны соцлагеря были потеряны для влияния окончательно и бесповоротно. Но это была единая система, единая империя, поэтому и борьба за ее удержание и вос­становление до сих пор ведется во всех этих трех «кругах».

Аналитически мы можем вычленить политику России именно в СНГ. Но это чисто аналитическое вычленение, ибо борьба за укрепление СНГ и, например, борьба против вступления не входящих в СНГ стран Балтии в НАТО — проявле­ния одного и того же стремления зафиксировать постсоветское имперское про­странство как зону российского влияния. Такие разнородные явления, как вой­ны с чеченскими сепаратистами, запрещение татарам переходить на латинский алфавит, переход к системе назначения глав «республик в составе Российской Федерации», борьба с расширением НАТО, поддержка режима Милошевича и действия, направленные на интеграцию СНГ «вокруг России», — разные про­явления одной и той же политики.

Это не политика, исходящая из какой-то продуманной концепции, так же как политика по построению «управляемой демократии» не исходит из какой-то цельной идеологии. Скорее, здесь действуют всеобщие и устойчивые «ин­стинкты» и привычки, которые придают политике структурированность и це­ленаправленность даже в ситуациях, когда, как это часто было в начале ельцин­ского правления, решения по важным внешнеполитическим вопросам, осо­бенно касающимся СНГ, могли приниматься независимо друг от друга разны­ми субъектами.

7

Беловежские соглашения преподносились российской официальной про­пагандой не столько как соглашения о ликвидации СССР, сколько как согла­шения о создании союза на новых основаниях, в котором, разумеется, главен­ствовать должна была Россия. Говорилось даже, что СНГ сможет расширяться за пределы бывшего СССР. Создание СНГ камуфлировало факт распада СССР, который представлялся не распадом, а преобразованием, которое в бу­дущем может привести к новому расширению. И камуфлировало не только для

народа, но и для самого российского руководства, сознание которого принци­пиально не отличалось от массового.

Представление о том, что русские — естественные «старшие братья» для всех народов СССР, как и представления об «имманентной» России роли великой дер­жавы, настолько глубоко вошло и в элитарное, и в массовое сознание, что распад СССР не воспринимался как появление принципиально новых отношений между действительно независимыми государствами. Доминирующий образ будущих вза­имоотношений на постсоветском пространстве выражался в формуле «никуда не денутся». СНГ воспринимался как СССР в новой инкарнации, как сам СССР до этого воспринимался в качестве новой инкарнации Российской империи.

В некотором роде СНГ и был такой реинкарнацией, последней организаци­онной формой существования и последней стадией распада российского им­перского пространства. Даже если отвлечься от генезиса этого пространства и связанных с ним исторической памяти и привычек к определенному типу от­ношений между населяющими его народами, сама его конфигурация — гро­мадная Россия в центре и относительно маленькие страны по ее периферии — исключала возможность создания на нем объединения равноправных нацио­нальных государств⁸.

Естественно, что если даже в СССР республики были теоретически равно­правны, то СНГ тем более формально — союз равных, и российское доминиро­вание в нем не могло быть формально закреплено⁹. Но, опять-таки как и в СССР, формально равноправный союз СНГ скрывал доминирование «главной» республики («союз нерушимый республик свободных сплотила на­веки великая Русь»), вынужденной «платить» за поддержание единства союза, с которым связывалось поддержание ее великодержавного статуса. Как фор­мальная равноправная организация, СНГ было с самого начала так же нежиз­неспособно, как с самого начала была невозможной формально зафиксирован­ная в конституциях организация СССР. Но формальная организация — лишь прикрытие реальных отношений. Российское имперское пространство, по­скольку оно едино, может быть лишь пространством, объединенным Россией и вокруг России, и СНГ, поскольку оно представляло собой некое целое, мог­ло быть лишь «российскоцентричной» организацией.

На постимперском пространстве наблюдается смена циклов интеграции и дезинтеграции. После распада Российской империи Россия смогла снова со­брать «инородческие окраины» и восстановить единство имперского прост­ранства. Затем эти «окраины» вновь разбежались от России, которая опять стремится удержать и «собрать» их. Но это движение не «вверх», а «вниз» по спирали. По мере превращения окраинных этносов в жизнеспособные нации соотношение сил постепенно меняется и возможность «имперской интегра­ции» уменьшается.

После распада Российской империи Россия могла сохранить единство это­го пространства и свою доминирующую роль на нем лишь с помощью интерна­ционалистической коммунистической идеологии и в форме федерации равно­правных народов. Распад СССР произошел в результате падения этой скрепля­ющей идеологии и изменения соотношения «национальных сил», произошед­шего в советский период. Поэтому новое объединение могло быть лишь еще более «рыхлым», аморфным и эфемерным — уже не советской федерацией, а содружеством независимых государств. Тем не менее сохранение единства «имперского пространства», пусть и в предельно ослабленном виде, означало возобновление и продолжение на нем тех же процессов и тенденций, которые ему имманентны и которые развивались на нем и в конце существования Рос­сийской империи, и в советское время. В начале 1990-х годов Россия вступила в третий, самый короткий цикл интеграции и дезинтеграции, вновь начав борьбу за объединение своего «имперского пространства». В то же время в быв­ших «братских советских республиках», ставших независимыми государства­ми, началась борьба за реальную самостоятельность. Эта борьба ведется до сих пор, только соотношение сил в ней уже не такое, как раньше, и российские ус­пехи не велики и не прочны.

8

Ресурсы России в борьбе за сохранение и укрепление СНГ были очень огра­ниченны. России противостояли не эфемерные и никем не признанные обра­зования, не имеющие ясных границ и населенные народами с только зарожда­ющимся национальным самосознанием, как в 1917—1920 годы, а достаточно сформированные и имеющие признанный международный статус независимо­сти национальные государства. Новая международная правовая ситуация и но­вое соотношение сил исключали возможность их новой насильственной ин­корпорации. Россия не имела и такого мощного идейного оружия, какое воз­никло у нее в период разрушения Российской империи, — коммунистической идеологии. Тем не менее определенные ресурсы для сдерживания процессов распада на территории СНГ у России были.

Россия оставалась на пространстве СНГ самым мощным государством, по численности населения, размерам территории и ресурсам значительно пре­восходящим любую другую страну. Россия не должна была, как другие респуб­лики, практически «с нуля» создавать армию и дипломатическую службу, в ней осталось большинство общесоюзной бюрократии и перебиравшейся в совет­ский период в центр интеллигенции из других республик. Русская «диаспора» в странах СНГ, ориентированная, естественно, на Россию, была грандиозной, сконцентрированной прежде всего в городах и игравшей громадную роль в экономике, культуре и аппарате управления. Русский язык безоговорочно

господствовал на всем постсоветском пространстве как «язык межнациональ­ного общения», российские СМИ везде были более популярны, чем республи­канские. Республиканские элиты были в значительной мере русифицированы и жили в мире русской культуры. Сохранялась и значительная психологичес­кая зависимость новых стран от России, привычка к ее главенству, к тому, что самые важные вопросы решаются в Москве и так, как хочет Москва, и пред­ставление о том, что Россия — всегда и во всем впереди, поэтому, решая свои проблемы, надо прежде всего смотреть, как они преодолеваются там. Более то­го, новообразованные государства были хотя и неизмеримо более устойчивы­ми и жизнеспособными, чем национальные государственные образования пе­риода революции и Гражданской войны, но все же слабыми, раздираемыми противоречиями, как межреспубликанскими, так и внутренними, не освоив­шимися с новой ситуацией.

Россия использовала трудности и слабости республик СНГ, чтобы привя­зать их к себе. Так, она активно способствовала свержению национал-демокра­тических лидеров Грузии и Азербайджана, не намеренных вступать в СНГ, и приходу к власти сил, которые воспринимались как «пророссийские» и кото­рые действительно «вернули» в Союз свои республики. Она активно вмешива­лась в гражданскую войну в Таджикистане, где привела к власти «пророссий-скую партию».

Россия поддерживала сепаратистов в Грузии и Молдове и способствовала отделению от этих стран непризнанных сепаратистских образований, полно­стью зависящих от России и фактически оккупированных российской армией («миротворческими силами»), одновременно добившись согласия Грузии на создание российских военных баз на ее территории. Россия в армяно-азербай­джанской войне помогала оружием и военными подразделениями обеим вою­ющим сторонам, создавая ситуацию, когда военные возможности и армян, и азербайджанцев полностью зависели от согласия России на очередные по­ставки.

Руководствуясь обычным принципом «разделяй и властвуй», она стреми­лась не разрешить конфликты между республиками и внутри них, а «заморо­зить» их, зафиксировав на неопределенное будущее свою роль «миротворца» и «посредника». Москва не доводила до логического конца поддержку русских сепаратистских и ирредентистских движений и не пыталась присоединить на­селенные русскими земли, хотя призывы к этому, особенно в отношении Кры­ма и Севастополя, «города русской славы», раздавались в российском общест­ве постоянно. Ведь это могло привести к открытому конфликту с республика­ми и разрушить СНГ¹⁰. Но она использовала такие возможности как постоян­ную угрозу, а свою заботу о правах русских — как средство давления. Она также использовала для привязывания к себе республик их экономическую зависи­

мость от поставок российских энергоносителей или от российских трубопро­водов, если речь шла о республиках, добывающих нефть и газ.

Но, может быть, самый важный инструмент скрепления СНГ как зоны российского влияния был связан с природой возникших в странах СНГ по­литических режимов. Во всех этих странах, за исключением Молдовы, уста­новились однотипные с российским режимы «имитационной демократии», во главе которых встали представители советской номенклатурной элиты, часто те же самые люди, которые возглавляли их в конце советской эпохи. Эти правители стремились сохранить свою власть, а затем передать ее из­бранным им наследникам, используя не правовые, но имитируемые как пра­вовые и демократические методы: избирательные компании, в которых оп­позиция не получала доступа к избирателям, фальсификацию результатов выборов и т.д. В этом они не могли рассчитывать на поддержку стран Запа­да, но всегда могли положиться на понимание и поддержку России и своих собратьев по СНГ.

Как бы экономические интересы, соображения престижа и статуса и есте­ственное стремление избавиться от российской опеки ни подталкивали руко­водителей новых государств «в западном направлении», для такого движения существовали мощные ограничения, связанные с самой природой их власти. За помощью к Москве главы стран СНГ обращались каждый раз, когда возни­кали внутренние опасности для их режимов, особенно в критической ситуации передачи власти, как это было с Г. Алиевым в процессе передачи власти сыну и с Л. Кучмой, стремившимся передать власть В. Януковичу. Таким образом, СНГ стал возглавляемым Россией «священным союзом» президентов против оппозиций.

9

Изначально время работало на Россию и на закрепление СНГ как «зоны российского влияния». Период распада СССР — пора национал-демократиче­ской эйфории, охватившей даже те народы, у которых до этого реальных мас­совых движений к отделению от СССР не было. Но эта эйфория должна была кончиться. Очень скоро народы стран СНГ убедились, что независимость, сов­павшая с мучительными социально-экономическими и политическими преоб­разованиями, принесла не только национальную свободу, но и многочислен­ные лишения. Возникает волна ностальгии по советским временам и интегра­ционных стремлений.

Национал-демократические революционные лидеры уступают власть «трезвым» представителям старой номенклатуры в Молдове, Грузии и Азер­байджане, и они вводят свои страны в СНГ. В Таджикистане в гражданской войне побеждает группировка, поддерживаемая Россией и ориентированная

на нее. В Беларуси на президентских выборах побеждает единственный депутат Верховного Совета, голосовавший против ратификации Беловежских соглаше­ний, ярый сторонник интеграции с Россией А. Лукашенко, а в Украине участ­ника Беловежских соглашений и «архитектора украинской независимости» Л. Кравчука сменяет Л. Кучма, одним из пунктов программы которого было объявление русского вторым государственным языком — правда, выполнить этот пункт он не решился. Внутриполитическая ситуация во всех странах СНГ стабилизируется, и установившиеся здесь режимы воспринимают членство своих стран в СНГ как данность.

Внешне могло казаться, что произошедшие на нашем пространстве измене­ния не носили принципиального характера. В последние десятилетия сущест­вования СССР руководители национальных республик реально не были так за­висимы от высшего московского партийного руководства, как то предполага­лось партийной дисциплиной, что понимали и в республиках, и в центре. Но после провозглашения государственных суверенитетов они не стали таки­ми независимыми, как следовало из их новых статусов.

Раньше республиканские коммунистические правители ездили в Москву и, соревнуясь в изъявлениях преданности СССР и КПСС, добивались ка­ких-то экономических выгод для своих республик, санкционирования свое­го положения и свободы рук во внутренних делах, прежде всего в кадровой политике, позволявшей им выстраивать свои неформальные механизмы вла­сти. Теперь правители провозгласивших независимость государств, факти­чески те же самые люди, успевшие за это время сменить идеологическую одежду и стать президентами, также ездили в Москву, выражали свою пре­данность СНГ и идеям интеграции, чтобы добиться поставок нефти и газа по льготным ценам — за любовь Россия была готова платить. Более того, имен­но Россия предоставляла им гарантии сохранения положения внутри страны и свободы действий, давая обещание не поддерживать сепаратистов или, во всяком случае, новые сепаратистские движения, не выражать чрезмерной обеспокоенности положением русских и не пригревать оппозиционеров. Они знали, что, когда возникнет угроза их власти, они всегда могут рассчи­тывать на Россию и на следующих выборах или очередном референдуме о продлении полномочий Москва выразит им полную поддержку и катего­рическое несогласие с позицией западных наблюдателей, утверждающих, что выборы прошли недемократично и с многочисленными нарушениями законодательства.

Единство СНГ как сферы российского влияния очень относительно, воз­можности российского контроля над странами СНГ ограниченны. Авторитар­ный характер режимов стран СНГ, который способствует созданию скрепляю­щего СНГ единого антиоппозиционного фронта, одновременно ставит жест­

кие пределы развитию более глубокой и реальной интеграции, которая означа­ла бы потерю правителем контроля над своей страной. Поэтому все проекты более тесной интеграции кончаются тем же, что и многочисленные проекты интеграции арабских стран с похожими авторитарными режимами, — ничем. Никаких «материальных» выгод от СНГ Россия не имеет, а ценностью с точки зрения военной безопасности СНГ может обладать лишь в той фантастической картине мира, в которой существует угроза вторжения в Россию войск НАТО.

Но значение СНГ для России — прежде всего психологическое и символи­ческое. Это символ того, что Россия не полностью потеряла пространство СССР, что она все равно великая держава, окруженная странами, признающи­ми ее доминирование. Российские базы в Севастополе или Ахалкалаки — не средство защиты от реальных врагов, а символы российского присутствия, зна­ки, которыми она «помечает» свое пространство.

Во второй половине 1990-х годов казалось, что этому слабому и скорее сим­волическому единству СНГ и доминированию в нем России ничто не угрожа­ет. Но в начале следующего десятилетия и тысячелетия начался распад даже этого призрачного единства.

10

Распад СССР создавал качественно новую правовую ситуацию, но он был лишь вехой в длительном, начавшемся еще в XIX веке процессе дезинтеграции имперского пространства, превращения окраинных этносов империи в совре­менные нации. Этот процесс начался еще тогда, когда о распаде Российской империи и мыслей ни у кого не было. Он продолжался весь советский период и привел к распаду СССР. Но даже распад СССР и новая правовая ситуация еще не означали, что он полностью завершен.

И процесс дезинтеграции продолжился, приняв после распада СССР фор­му укрепления новых обществ и государств. С 1991 по 2005 год в них происхо­дят большие изменения. Труднейшая рыночная трансформация осталась поза­ди, начался пострансформационный рост. Быстро формируются новые группы элиты, которых не было или практически не было в советское время, — дипло­маты, офицерский корпус. Политические системы везде, за исключением Молдовы, сохраняют квазидемократический характер, но уже являются усто­явшимися системами, соответствующими уровню развития стран, а политиче­ская жизнь везде начинает вращаться вокруг реальных проблем новых госу­дарств.

Меняется национальный состав населения — та часть русского и вообще не­титульного населения, перебравшегося в республики в советскую эпоху, кото­рой было наиболее трудно приспособиться к новой ситуации, уезжает. Сепара­тистские конфликты «заморожены», подавлены или потеряли свою остроту.

Возникает привычка к государственной независимости, она начинает воспри­ниматься не как что-то неожиданно свалившееся с неба, а как само собой разу­меющееся, чему, естественно, способствует смена поколений. И чем больше встают на ноги новые государства, тем больше усиливается в них стремление к освобождению от российской опеки.

Остается, однако, одна очень сильная связь, образуемая природой полити­ческих режимов. Как бы ни хотел, например, Кучма, освободиться от россий­ской опеки и войти в западные структуры, сам характер его власти не позволял это сделать. И именно эта последняя и сильная «привязка» бывших союзных республик к России делает сохранение СНГ на долгое время невозможным. Поскольку Россия поддерживает всех президентов СНГ и созданные ими ре­жимы «управляемой», «имитационной» демократии, оппозиция этим режимам становится антироссийской и обращает свои взоры на Запад. Но авторитарные режимы обречены на деградацию и относительно недолгую жизнь. Падение их и приход к власти оппозиции неизбежны, и соответственно становится неиз­бежным разрыв тех уз, которые связывают их правителей с Россией и которые, по сути, являются последними узами, скрепляющими постсоветское постим­перское пространство в единое целое.

Переход от режимов личной власти к демократическим неизбежен везде. Но ряд культурных особенностей некоторых стран СНГ способствуют тому, что падение режимов личной власти происходит в них раньше, чем в других го­сударствах и в самой России. Удар по СНГ как зоне российского влияния на­носят демократические революции начала XXI века. Они приводят к власти си­лы, которые сама логика их борьбы делает «прозападными», уничтожают зави­симость властей от российской поддержки и главное препятствие на пути ин­теграции в западные структуры — несовместимость политических систем. Од­новременно очевидная неспособность России спасти своих «клиентов» подры­вает веру в ее помощь у тех правителей, режимы личной власти которых еще со­храняются.

Украинский президент Л. Кравчук, единственный из участников Беловеж­ских соглашений, который мог опираться на народный мандат — результаты украинского референдума о независимости, после заключения этих соглаше­ний сказал об СНГ как о «форме цивилизованного развода». Тогда это вызвало волну возмущения в российском обществе. Спустя более 14 лет, после «оран­жевой революции» в Украине эту формулу Кравчука повторил российский пре­зидент Путин. Столько времени заняло освобождение от иллюзий возможнос­ти закрепления СНГ как сферы российского влияния.

Российская политика, направленная на сохранение того, что осталось от империи, потерпела полное и окончательное поражение. И это будет иметь громадное значение для внутренней эволюции России.

11

Мы уже говорили, что возвращение России на путь воссоздания авторитар­ной системы и ее возвращение к имперской политике — это разные стороны одного и того же процесса.

При падении коммунизма российское общество не имело сколько-нибудь серьезных альтернатив принятию идеологии построения демократического и рыночного общества внутри страны и «партнерства» с демократическими странами вовне, как это было при падении самодержавия, когда существовал целый веер вполне жизнеспособных и созвучных времени недемократических идеологий. Но оно было не готово и к неформальному усвоению этой идеоло­гии, к реальному воплощению ее ценностей в жизнь. Сформированные веками привычки берут вверх и преобразуют демократию в «управляемую», а внеш­нюю политику — в имперскую, империалистическую.

Эти два процесса не только имеют общие культурные и психологические кор­ни, но и связаны друг с другом функционально. Внешнеполитические успехи в борьбе за сохранение того, что осталось от империи, и внешнеполитические угрозы тому, что осталось от империи, используются как аргументы для постро­ения авторитарного общества и государства, которые могут заставить «считаться с собой». В стране, ведущей войну в Чечне, к границам которой «подползает НАТО», которой угрожают все — от исламских террористов до американцев, должна быть «властная вертикаль». В осажденной крепости не до демократии.

Поэтому разрушение СНГ — главного символа того, что Россия остается «ве­ликой державой» и «центром силы» ,— означает не только внешнеполитическое поражение. Это удар по мировоззрению, которое лежит в основе всей системы «управляемой демократии». Если она не способна остановить и обратить вспять процесс сжатия империи, как «шагреневой кожи», значит, она неэффективна.

Разрушение СНГ — это и разрушение своеобразного санитарного кордона вокруг России, защищающего ее от идущих с Запада «вредных влияний». То, что Россия была окружена кольцом стран с однотипными режимами «управля­емой демократии», создавало ощущение, что такая форма правления — норма, во всяком случае для постсоветского пространства. Но прорыв этого кольца, установление демократии в таких близких и культурно, и пространственно странах, как Украина, не может не оказывать воздействия на российское обще­ство. То, что могло восприниматься как постсоветская норма, скоро станет восприниматься как исключение, ненормальность, свидетельство отсталости.

СНГ и российский строй «управляемой демократии» неразрывно связаны друг с другом. Оба они являются результатом заключительного этапа распада единого целого — традиционного российского авторитарного государства и Российской империи. И как современный российский авторитаризм — сла­бый, неэффективный и вынужденный «притворяться демократией», так

и СНГ — предельно слабая, «призрачная» форма Российской империи. И наша «управляемая демократия», и СНГ — недолговечны. Содружество Независи­мых Государств оказалось менее прочным, чем российская политическая сис­тема. Но судьбы СНГ и нашей политической системы неразрывно связаны. Страна «управляемой демократии», потерпевшая полное поражение во внеш­ней политике и окруженная демократическими странами, будет вынуждена на­чать процесс пересмотра самих основ своего миросозерцания и своего бытия.

Народы, живущие на территории СНГ, т.е. территории бывшего СССР, а до того — Российской империи, прошли грандиозный путь, ведущий от самодер­жавной империи Романовых к независимым демократическим государствам. Некоторые из них обогнали на этом пути Россию. Но все равно это общий для всех путь, и Россия также идет по нему. И по сравнению с тем расстоянием, ко­торое мы уже прошли, осталось совсем не так уж много.

Примечания

¹   Точной даты возникновения Российской империи назвать нельзя — ее создание было мед­ленным и постепенным процессом. Естественно, оно не относится к 1721 году, когда Петр I формально был провозглашен императором. Очевидно, важнейшим рубежом в этом процес­се является царствование Ивана Грозного, присоединившего к России большие массивы зе­мель, населенных татарами и другими народами Поволжья.

²   Кроме присоединения никогда не принадлежавшей Российской империи Западной Украи­ны, что мыслилось как объединение Украины, Тувы и Калининградской области.

³   Царская власть и советское руководство относились к русскому национализму схожим обра­зом. Царизм опасался и вначале даже преследовал славянофилов, инстинктивно понимая, что их агитация не может не вызывать противодействия у других народов и не вести к дезин­теграции империи. Но он поддавался их давлению по мере того, как расшатывались тради­ционалистские основы царской власти, которая искала новые способы своей идеологичес­кой легитимации. Совершенно по тем же причинам менялось отношение к русскому наци­онализму и советской власти.

⁴   Отчасти это продолжение работы царской власти по изучению и освоению «окраин России» и созданию необходимого для управления окраинными народами русифицированного слоя-посредника. Отчасти продолжение национального строительства, которое велось национа­листической интеллигенцией окраинных народов и было объективно направлено против империи. Эти две совершенно разные мотивации причудливо переплетались в просвети­тельской деятельности в царской России и не менее причудливо — в советской.

⁵   Первым мысль о том, что Россия, которую третируют и эксплуатируют неблагодарные наци­ональные республики, сама может выйти из Союза, озвучил не кто-либо из демократов-за­падников, а русский националист Валентин Распутин.

⁶   Автономии не поддерживали стремление союзных республик к разрушению СССР, ибо для маленького народа быть в составе громадного многонационального государства не так страшно, как оказаться лицом к лицу с численно подавляющим инонациональным боль­шинством в рамках государства, где это большинство является титульной и государствооб-разующей нацией. Поэтому распад СССР стал для ряда малых народов — абхазов, чеченцев, татар — сигналом к отделению от своих республик.