Союз, которого не может быть

Почему Россия и Белоруссия не способны объединиться

05. 03. 1998

PDFфайл

Важнейшим аргументом сторонников объединения России и Белоруссии является пример успешных интегра­ционных процессов в других частях мира, прежде всего в Европе.

В самом деле, чем мы хуже, почему не можем создать если не сразу федерацию или конфедерацию, то хотя бы свой вариант ЕС, с реально действующими и постепенно расширяющими свою власть наднациональными органа­ми? В сознании русских и белорусов нет той глубокой па­мяти о причиненном друг другу зле, которую так долго и мучительно преодолевали, например, немцы и французы. Реальное содержание культур среднего белоруса и средне­го русского — практически общее. Степень экономических взаимосвязей — значительно большая, чем та, которую достигли европейские страны в результате своего мно­голетнего сближения. Конечные экономические выгоды интеграции (как, впрочем, любого снятия институцио­нальных барьеров на путях рынка) — несомненны. Есть очевидное стремление к объединению в обоих народах. И, наконец, есть два президента, которые вроде бы стремятся претворить его в жизнь.

Между тем вместо спокойного и уверенного движения к объединению наших стран мы видим какую-то комедию, в которой объятия, лобзания, разбивание бокалов об пол и благословения патриарха сменяются сценами совсем другого рода — когда один президент не пускает другого на территорию своей страны, когда оба лидера начинают обмениваться хамскими оскорблениями и мелочными под­счетами, кто кого нагрел на только что заключенном тамо­женном соглашении. Почему? Кто виноват и кто мешает?

Разумеется, у нашего союза есть влиятельные против­ники и в Белоруссии, и в России. Но объяснять все про­исками врагов трудно. Власть все-таки не у Позняка и Гай­дара, а у Ельцина и Лукашенко. Зарубежные же противники союза (в отличие от зарубежных противников Лукашен­ко) — в основном, по-моему, миф. Даже если Россия объе­динится не только с Белоруссией, но и еще с кем-нибудь, это никакой опасности ни для кого не представляет. И кро­ме того, даже если допустить, что США, например, этого союза не хотят, — ну и что? Создания ОПЕК, они, напри­мер, в свое время тоже не хотели, но помешать его появле­нию не смогли. Дело не в противниках — внутренних или внешних.

Самое главное препятствие на пути объединения Рос­сии и Белоруссии и одновременно самое главное различие нашего и европейского процессов — в природе наших по­литических режимов. И белорусский, установившийся в результате переворота 1996 г., и российский, возникший в результате переворота 1993 г., — режимы «личной власти» президентов, хотя и с некоторыми (в основном — «фа­садными») элементами демократии (и с очень разными идеологическими оформлениями). Конституции созданы президентами «под себя», оба боролись за максимальную власть, достигли ее и отдавать не намерены. Более того, в отличие от глав западных государств, осознающих, что их власть — не пожизненна, наши знают, что они не только могут не уходить, но и в некотором роде не могут уйти. Поэтому как бы президенты ни стремились к объединению (может быть, даже и искренне), они даже мысли не допус­кают, что оно может означать для них утрату власти. Но двух правителей в одной стране, как известно, быть не может. Отсюда — и ритм переходов от поцелуев к оскорб­лениям. Отсюда же — и почти анекдотическое отношение к документам: президенты за несколько дней до торжествен­ного заключения договора и уже подготовленного банкета могут толком не представлять, что же они намерены под­писать, а содержание подписанного через несколько дней забывается.

В Европе объединяются народы, организованные в пра­вовые государства. И именно поэтому процесс труден, каж­дый шаг просчитывается, но он — идет. У нас же объединя­ются руководители. Поэтому могут быть самые разные шу­мовые эффекты, только самого объединения быть не может.

Я думаю, что российско-белорусский союз следует сравнивать не столько с европейской интеграцией, сколько с многочисленными и безуспешными попытками интегра­ции арабских стран. Спрашивается, чего недостает арабам для интеграции? Язык — общий, информационное про­странство — единое, рынок — открыт, вера — одна, враг (еще недавно он воспринимался вполне серьезно) — тоже общий: Израиль. Более того, есть идеология «единой араб­ской нации». Тут они даже на шаг впереди нас: наша идео­логия «восточнославянской общности» подразумевает, что нации все-таки — разные. И «интеграторов» в арабском мире хватало. В свое время молодые и энергичные Насер и Каддафи готовы были объединиться с кем угодно, чтобы «реинтегрировать геополитическое пространство арабского халифата» и самим стать чем-то вроде халифов. Создава­лись всякие Объединенные арабские республики и Объе­диненные арабские государства. Но кончалось все пшиком и даже войнами. И понятно почему — народ может ужить­ся с народом, но диктатор с диктатором — никогда.

Допустим, однако, что лет этак через двадцать сегод­няшнее препятствие будет устранено, политические систе­мы России и Белоруссии уподобятся западным. Значит ли это, что путь к интеграции будет открыт? Думаю, что нет, ибо останется еще одно, на мой взгляд, непреодолимое препятствие, не осознанное еще нашим массовым (и тем более — «элитарным») сознанием.

Объединение ЕС — это объединение стран относитель­но равновеликих, в пространстве между которыми находят себе место и страны маленькие. Кроме того, в процессе европейской интеграции постепенный переход власти к надгосударственным органам сопровождается (собственно, это — другая сторона того же процесса) усилением само­стоятельности входящих в эти государства регионов. В Ис­пании усиливаются каталонская и баскская автономии, в Британии появились шотландская и уэлльская, растет самостоятельность германских земель. В этой ситуации да­же Люксембург может не бояться поглощения — если он и «поглощается», то не какой-то другой страной, а действи­тельно единой Европой. А теперь представим себе интегра­цию только Люксембурга и Германии. Логически есть две возможности — или это будет действительно равноправное объединение (что будет означать, что Люксембург, внося в «общий котел», дай бог, одну десятую, мог бы распоря­жаться половиной — ситуация просто немыслимая), или же это будет просто поглощение Люксембурга Германией. Как бы наши народы ни приветствовали интеграцию, бело­русы, при всей слабости их национального самосознания, отнюдь не захотят ликвидации Белоруссии, а русские не захотят такого равноправия, которое реально означало бы, что соседи живут за счет их сырьевых ресурсов.

Надо ли жалеть о невозможном? Не думаю. Наше стрем­ление к объединению в громадной мере связано с архаи­ческим представлением, что большое государство — всегда лучше и сильнее малого и что естественная цель государ­ства — расширяться (а цель других — не давать ему этого делать и расширяться за их счет). Но это не так, тем более в наше время. Не только размеры, но даже военная сила мало что решают — уж на что был велик СССР, а где он?

Объединение — не самоцель. Все конкретные вопросы двусторонних отношений при доброй воле спокойно мож­но обсуждать и без объединения (похоже, что интеграци­онные шоу даже мешают их решать).

Разумеется, объединяться в XXI веке мы все равно бу­дем, но не Россия с Белоруссией против кого-то (против НАТО?), а весь мир — для борьбы против общих и все уси­ливающихся опасностей, порождаемых самим прогрессом человечества.