Деление на Запад и Восток утратит свой смысл

№4 1990

PDFфайл

Мне кажется сомнительным выделение восточных обществ в одну категорию. Я не думаю, что можно найти достаточно ясные и четкие признаки, по которым Рим; Спарту и средневековые европейские государства можно отнести в одну группу, а конфуцианский бюрократический Китай, варно-кастовую Индию, го­рода-государства Финикии и монголов-кочевников — в другую. Восток, по-види­мому, объединяется отсутствием, а не присутствием определенных признаков. Группа западноевропейских стран смогла совершить прорыв к состоянию, в кото­ром постоянно развивающиеся наука и техника неразрывно связаны с принци­пиально недогматичными, развивающимися культурой и социально-политичес­кими институтами. Другие такого прорыва не совершили и даже не показывают в своей истории признаков подготовки к оному. Данные общества могут быть выделены не более, чем группа очень разных людей может быть причислена к кате­гории «не гениев», противостоящих выделенным в особую категорию «гениям». Проблема общности Востока — это скорее проблема уникальности Запада, той когорты тесно связанных между собой стран, в которых произошла своего рода «мутация», появилось общество совершенно нового типа. Я не думаю, что можно сейчас дать абсолютно точный и однозначный ответ на вопрос о причинах «мута­ции», о сочетании обстоятельств, которые были необходимы для прорыва, но, оче­видно, громадную роль сыграл фактор религиозный, сказались особенности хри­стианства, религии, таящей в себе колоссальный динамизм, особую «взрывную силу». И хотя обстоятельства появления нового общества были уникальны и про­изошло это в определенное время (XVI—ХУП вв.) и в определенном месте (в За­падной Европе, прежде всего — в Нидерландах и Англии), само новое общество, новый способ  человеческого существования имели не локальное,   а всемирное, общечеловеческое значение.

Сочетание общечеловеческого и уникального здесь аналогично такому сочета­нию в любом открытии. Любое открытие — в сфере науки, искусства, в идейной жизни — уникально. Для него нужны особые человеческие качества и особые обстоятельства (вплоть до пресловутого яблока Ньютона). Но открытие — потому и открытие, что оно имеет общечеловеческое значение. Оно не принадлежит своему творцу, оно усваивается человечеством и вскоре становится общим достоянием. Все рывки в развитии производительных сил, приводившие к новым формам социальной организации, совершались именно так — в одном или нескольких удаленных друг от друга местах. Так были приручены домашние животные, так возникли земледелие, государство, письменность. Общечеловеческое значение этих открытий отнюдь не в том, что все обязательно должны были самостоятельно прийти к ним. Эскимосы в тундре не могли перейти к земледелию и скотоводству и не могли создать государство и письменность. И это не просто отставание в раз­витии, ибо, не будь других народов, останься они такими же изолированными, они так и не совершили бы перехода на более высокую ступень развития. Обще­человеческое значение открытий — в том, что, где бы они ни возникли, рано или поздно они приходят ко всем. Человечество, если можно так выразиться,, обречено на их усвоение. Все общества или усвоят их, или просто погибнут. Вначале то общество, в котором совершено открытие и которое первым усвоило его, получает преимущество перед другими, распространяя на них свое влияние или даже завоевывая их. Но очень скоро преимущество исчезает, ибо открытие усваивается. «Варвары» могут даже обогнать древние культурные центры и прийти в них завоевателями.

Очевидно, всю историю нового времени мы можем понять, с одной стороны, как развитие, доведение до «логических концов» открытий, совершенных в XVI — XVII вв. в группе западноевропейских стран, с другой стороны, как их усвоение другими обществами. Прежде всего, это «открытие» науки — постоянно действую­щего механизма совершения все новых и новых открытий. Раз «заработав», этот механизм уже не может остановиться, и хотя сейчас мы все более и более ощущаем не только хорошие, но и страшные следствия его работы, уже ничего сделать нельзя — для исправления причиненных им бед мы обращаемся к нему же. Но на­ука может развиваться лишь при определенных социальных и духовных условиях, возникших одновременно с ней. «Открытие» науки было неразрывно связано с ря­дом других «открытий». Это — «открытие» недогматического общества, где нет однозначных, раз и навсегда зафиксированных истин и нет инстанций, устанавли­вающих такие истины. Это — «открытие» независимости, достоинства личности от передающихся по наследству фиксированных статусов, «открытие» демократи­ческого общества. Это — «открытие» свободной экономики, которая может по­стоянно применять новые и неожиданные научные открытия. Западный мир, совершивший эти «открытия», проделал с XVI—XVII вв. громадный путь — от первых научных опытов до полетов на Луну и Марс, от первых проявлений миро­воззренческой терпимости и недогматического мышления до современного право­вого общества, от первых зачатков сословного равенства до рабочих в парламентах: и т. д. Но, пожалуй, еще больший путь был пройден странами Востока.

Новая культура проникает к ним первоначально в форме завоеваний и коло­ниального грабежа. Однако колонизаторы не могут, даже абстрагируясь от всегда присутствовавших, наряду с политическими и меркантильными, гуманитарных интересов, не могут, даже исходя из задач более успешной эксплуатации, не рас­пространять новой культуры. Новая культура проникает и в страны, которым удалось сохранить независимость. Для сохранения независимости, как минимум,, нужно было заимствовать европейское оружие. И никто из тех, кто приобретал оружие для защиты своих традиционалистских систем, не подозревал, что оно в конечном счете подорвет традиционалистские системы. Ибо оружие — это и технические навыки, и заводы, а в конечном счете — и демократия, без которой «пушки не стреляют». Колониализм распространил по всему миру европейские ценности, сделал их из европейских общечеловеческими и тем самым подорвал свою собственную основу. Ибо народ, усвоивший идеи свободы и равенства и одно­временно научившийся владеть современным оружием, невозможно держать в колониальном рабстве. Освобождение колониальных народов после второй мировой войны было и отступлением Запада, и его триумфом, окончательным утверждением сформировавшихся на Западе ценностей как общечеловеческих. Начинается великий подъем Востока, лидеры которого стремятся возвышать свои культуры и государства, но возвышают их, исходя из «западных», а теперь уже не западных, а общечеловеческих критериев. Освобождение «развязывает руки» для вестернизации, которая совершается бессознательно, под аккомпанемент националистических барабанов. Никогда англичане и французы не решались на такие глубокие вестернизационные меры, на какие шли националистические правительства. Разумеется, усвоение нового не может не сопровождаться разного рода реакциями. Ценности усваиваются вначале относительно узким верхушеч­ным слоем, который может быть сметен и подавлен поднимающимися низами. Более архаичное и традиционное «низовое» сознание может, сталкиваясь с новыми реалиями и приходя в состояние своего рода идейного шока, порождать самые гротескные квазирелигиозные идеологии и «правого» и «левого» толка. Но как подъем Востока означал одновременно усвоение им сформировавшихся на Западе ценностей, так и подъем народных масс с их традиционалистским сознанием озна­чает в конечном счете модернизацию их сознания. Переход от режима шаха к эпохе исламской революции — это на первый взгляд возвращение средних веков после неудачной попытки верхушечной модернизации. Но одновременно это — про­буждение к общественной жизни ранее «спящих» слоев, это — массовая ликвида­ция неграмотности, это — подготовка почвы для нового, более глубокого и осно­вательного витка модернизации.

Усвоение новых ценностей — единый и необратимый процесс. Но в разных обществах он сталкивается с разными трудностями, связанными с различными характеристиками этих обществ, и, наоборот, может опираться на разные аспекты культурных традиций. В Японии, в традиционной социальной структуре которой, очевидно, было много сходства со средневековой социальной структурой Европы, усвоение новых ценностей совершилось наиболее быстро и относительно без­болезненно. В Индии удивительно легко установилась прочная парламентарная система, ибо современные терпимость и идейный плюрализм здесь накладыва­ются на мощную традицию специфической индуистской идейной терпимости и плю­рализма. Но зато в Индии крайне трудно достигнуть освобождения от системы традиционных фиксированных статусов и занятий. Индия — одно из самых терпи­мых и плюралистических восточных обществ, но одновременно общество с наиболее сильными социальными коптрастами и перегородками. Проблемы Китая во многом противоположны. Здесь современное требование равенства, освобождения от на­следственно передаваемых статусов выполнить относительно легко, ибо и тради­ционный Китай — общество исключительно высокой для древности и средне­вековья социальной мобильности, но идейная терпимость, демократизация об­щественной жизни даются Китаю трудно. Одним словом, как разные индивиды, сталкиваясь с какой-либо проблемой, ощущают разные трудности, связанные с раз­личием их характеров, так и разные культуры наталкиваются на разные трудности, выполняя   требования  нового  времени,   требования  современного  человечества.

Проблема стадиальности человеческого развития невероятно сложна. Откуда мы знаем, что вступаем из детства в юность или из юности в зрелость? Только потому, что миллионы людей проходили цикл от детства через зрелость к старости. Мы знаем, что росток дуба — это именно росток, только потому, что знаем, что такое взрослый дуб. Но человечество — уникально. Других человечеств нет (или они нам неизвестны). Поэтому мы не можем сказать, какой стадией во все­мирно-историческом процессе является этап, начавшийся в XVI—XVII вв. и за­канчивающийся в XX в., когда новые ценности завершают свое победоносное шествие по миру. Но ясно, что человечество достигает нового «возраста», в котором столь важное для него деление на динамичный и свободный Запад и традиционный и «фанатичный» Восток,  очевидно, утратит свой смысл.